Во время своей поездки на Дальний Восток в феврале-марте 1948 года я посетил не только Японию, но и Филиппины и Окинаву. В Вашингтон возвратился уже в конце марта. По возвращении у меня открылась язва двенадцатиперстной кишки, и я попал в морской госпиталь в Бетесде уже в день приезда. Выписавшись из госпиталя, я отправился сразу же на свою ферму в Пенсильвании на выздоровление. Таким образом, за своим столом в Вашингтоне я оказался только 19 апреля. Тогда же я ознакомился со всеми событиями, происшедшими за истекшие недели, и положением дел с проблемой перевооружения и обороны европейцев.
Госдепартамент за время моего отсутствия продолжал изучение путей и возможностей оказания нами помощи Брюссельскому союзу. Наша группа планирования, вплотную занимавшаяся этими вопросами, 23 марта подготовила и представила руководству свои соображения по ним. В этом документе были рекомендации следующего характера: нам не следовало сразу же становиться членом этого союза, но сохранить возможность вступления в него; целесообразно дать ему заверения в нашей военной поддержке и постараться вовлечь в него другие европейские страны, включая Швецию и Швейцарию.
Месяцем позже, 22 апреля, Госдепартамент представил этот документ наряду с другими президенту и в Совет национальной безопасности. Вместе с тем в это же время шли дискуссии между Робертом Ловеттом, новым заместителем международной комиссии сената от республиканцев.
Ловетт был очаровательным человеком, занимавшимся некоторое время до этого финансовыми проблемами, будучи толковым управляющим делами, ставший заместителем госсекретаря после того, как Ачесон перешел летом 1947 года на другую работу. Подобно генералу Маршаллу, он придавал большое значение личным связям с влиятельными членами сената, оказывавшими значительное воздействие на вопросы международной политики. Действуя так, он поступал мудро и похвально, но мне временами казалось, что в этом плане он заходил слишком далеко, целиком воспринимая точку зрения сенаторов, вместо того чтобы прислушаться к людям, высказывавшим более здравые соображения.
Сенатора Ванденберга я почти не знал, но был наслышан о его горячей поддержке в конгрессе программы возрождения Европы. Тем не менее я не разделял мнения многих сотрудников Госдепартамента, что мы якобы были многим ему обязаны. В конце концов, мы ведь не являлись представителями какого-нибудь иностранного правительства, да и его вклад в позитивное решение этого вопроса был не более нашего. Он бы многое потерял, как мне казалось, если бы не поддержал энергично план Маршалла.
Конечно, он заслуживал всяческой похвалы за эту поддержку, но не в большей степени, чем мы, разработавшие сам план. И я не разделял мнения, будто бы сенаторы заслуживали аплодисментов каждый раз, когда Госдепартаменту удавалось убедить их сделать что-либо полезное.[40] Поэтому, хотя я лично и уважал сенатора Ванденберга, все же не воспринимал того слишком почтительного отношения к нему, которым он пользовался в Госдепартаменте. Тем более я не считал, что его нервное восприятие и мнение о характере происходивших событий в Европе и необходимости принятия ответных военных мер были исключительно правильными и мудрыми.
Результатом переговоров Ловетта—Ванденберга явился документ, получивший название «резолюция 329», принятый сенатом 11 июня 1948 года и широко известный как «резолюция Ванденберга». Она уже приняла определенные очертания к моменту моего возвращения в Госдепартамент. Увидел же я ее впервые в начале мая. Она исходила из двух принципов, на которых, как я полагаю, настоял Ванденберг. Первый: решение о вступлении в войну при специфических гипотетических обстоятельствах не должно приниматься автоматически правительством, а рассматриваться конгрессом, за которым остается последнее решающее слово. И второй: это решение не должно быть односторонним, то есть любая страна – участница атлантического договора о безопасности обязана будет прийти нам на помощь в случае возникновения военного конфликта и в свою очередь получить такую же помощь от нас. Оба эти принципа были направлены, как я понял, на получение одобрения сенатского большинства на вступление Америки в Североатлантический оборонительный союз.
Как резолюция Ванденберга, так и участие Госдепартамента в ее разработке были приняты мной скептически. Я-то вынашивал идею, что для нас более целесообразно побудить европейцев к вступлению в Брюссельский договор. А чтобы подкрепить это их стремление и уверенность, можно было бы заверить их в одностороннем порядке о гарантии нашей политической и военной помощи в случае необходимости. При этом мы бы исходили из принципа плана Маршалла: европейцы должны были создать собственную организацию, а мы выступили бы в качестве большого и хорошего друга, но не участника их договора, который им следовало заключить между собой. Если бы нам вообще пришлось поступить подобным образом, то сделать это, по моему разумению, следовало бы в тесном партнерстве с канадцами. Я считал целесообразным – иногда эту идею рассматривают в качестве концепции «гантелей» – применить своеобразную комбинацию: на одной стороне – европейцы, объединенные Брюссельским пактом, а на другой – североамериканцы – Канада и Соединенные Штаты. Оба эти союза должны оставаться самостоятельными, с точки зрения их идентификации и членства. Объединять же их будет официальное заявление североамериканцев, что европейское единство играет важную роль для безопасности США и Канады и что они готовы предоставить европейцам все необходимое, начиная от военной поддержки войсками и материалами и заканчивая общим стратегическим планированием. А это означало бы одностороннюю гарантию Соединенных Штатов в партнерстве с Канадой, если канадцы будут на это согласны, обеспечивать безопасность европейских стран – членов Брюссельского союза. Я полагал, что такая необходимость может и не возникнуть, но вместе с тем считал, что подобное заверение придаст европейцам дополнительную уверенность в вопросах их экономического и внутриполитического возрождения. Однако, когда я представил в департаменте свои соображения и предложения, мне сказали, что дело так не пойдет, поскольку концепция «гантелей» противоречит принципам Ванденберга о взаимной помощи, что надлежало понимать следующим образом: каждая из европейских стран должна была взять на себя обязательство по защите нас, тогда как мы должны были защищать ее. Выходило, что такое мероприятие должно быть закреплено своеобразным контрактом-договором, который носил бы беспрецедентный характер в мировой истории и поэтому должен быть одобрен сенатом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});