пределах, не навечно, к своей профессии, пусть и достойной, но скучной и неблагодарной, – идеальный объект, чтобы направить на него все свое внимание и филантропические устремления. Мысленно он уже заглядывал далеко вперед. Незнакомый с законодательством, он точно не знал, удастся ли взять над ней опеку: удочерение казалось ему неосуществимым, уж слишком оно напоминало о сиротских приютах и унылом отцовстве. Как бы там ни было, его сердце пылало от искренних чувств. Он всегда был весьма щедрый человек, никто не смог бы оспорить эту его небольшую добродетель. Чего он только для нее не сделал бы! Но не стоило форсировать события, чтобы не вспугнуть девушку, так как было ясно, что она приняла его за человека со скромными средствами. В то же время эта ситуация показалась ему многообещающей и открывающей чудесные перспективы будущих откровений и поступков.
В наступившей тишине он наблюдал, как она, потупив взор, убирает на поднос чайные принадлежности. Насколько он теперь мог судить, она была все-таки не абсолютной копией своей матери, как ему показалось в первые секунды эмоционального потрясения. У нее был тот же здоровый цвет лица, темно-карие глаза и короткий, чуть утолщенный нос, те же мягкие каштановые волосы, собранные в пучок на шее. Но выражение ее лица было другим, задумчивым, почти сдержанным, рот – шире, полнее, с более чувственным изгибом, а в том, как она сжимала губы, он увидел признак того, что ей не так свойственна веселость. Была в ней определенная отчужденность, которая ему понравилась, – некая отстраненность. Улыбалась она редко, а когда все-таки это происходило, то ему казалось, что более милой улыбки он никогда не видел. Но больше всего его поразил ее трогательный вид молодости. Мэри была крепкой милашкой с округлым бюстом и хорошо обозначенными бедрами. Эта девушка была стройнее, с почти неразвитым телом – такая незрелость контрастировала с ее серьезным видом и пробуждала в Мори потребность стать для нее защитой. Он никоим образом не хотел нанести обиду мертвым, когда пришел к выводу, что это милое дитя, так похожее на свою мать, обладало большей глубиной и, возможно, гораздо большей способностью к чувствам… Тут он пришел в себя. Ее легкое смущение, перемена в поведении, хотя она пыталась это скрыть, заставили его внезапно вспомнить слова Фодерингея, священника, который сообщил ему, что медпункт начинает работу в пять. Взглянув на часы, он увидел, что уже десять минут шестого, и быстро поднялся.
– Моя дорогая Кэти, я вас задерживаю, – извинился он. – Отрываю от ваших пациентов.
– Они не будут против подождать несколько минут, ведь не каждый день я принимаю гостей.
– Тогда позвольте мне сказать в двух словах, какую радость мне доставило… знакомство с вами. Надеюсь, эта счастливая встреча будет первой из многих, вы же понимаете, что я должен отплатить с лихвой за доброту вашего семейства.
Когда она проводила его до дверей, он прошел к своей машине и вернулся в гостиницу, взволнованно перебирая в памяти события этого удивительного, незабываемого дня. Печаль смешалась у него с каким-то радостным возбуждением. Он приехал, движимый самыми высокими мотивами, а вместо стареющей женщины, которая могла бы встретить его с упреками, даже со злобой, остаться безучастной к его предложению посодействовать ему исправить ошибки молодости, он нашел бедную трудолюбивую девушку, так нуждающуюся в его помощи, – и она ее обязательно получит. Он переживал потерю матери, это действительно был для него удар, поразивший в самое сердце. Но нашел утешение в этом милом дитя, которое могло бы, если бы не сложившиеся обстоятельства, быть его родной дочерью, и теперь именно ей, в искупление прошлого, достанется все его доброе влияние, мудрое и полезное, в общем, отцовское. Вот уж действительно, пути Господни неисповедимы, и не человеку о них судить.
Глава V
В тот же вечер после ужина он договорился с хозяйкой, чтобы она предоставила ему гостиную. По счастливой случайности такая комната как раз примыкала к его спальне – большое удобное помещение с красивым камином, который, как заверила его мисс Кармайкл со знанием дела, «хорошо тянул». Уладив этот вопрос, он сделал междугородний звонок в Швейцарию, к себе на виллу.
Трубку снял Артуро и до смешного обрадовался, услышав голос хозяина. Мори распорядился, чтобы тот выслал ему клюшки для гольфа и кое-какую одежду авиафрахтом из Цюриха. Что касается почты, то слуге предстояло самому решить, какие из писем важные, и переслать их в Шотландию. Новости есть? Все идет хорошо, отвечал Артуро, погода отличная, они собрали все сливы, и Елена наварила десять кило джема, один из детей начальника причала болел, но сейчас уже поправился, и дважды звонила мадам фон Альтисхофер, интересовалась его адресом: что ей сообщить? Мори хоть и был ей благодарен за беспокойство, но, подумав минуту, ответил, что сам напишет мадам.
Однако позже, готовясь спать, он вдруг ощутил в себе перемену настроения. Он перебирал многочисленные события того дня, когда его неожиданно накрыла холодная волна самоосуждения. Как быстро он нашел утешение в перспективе осыпать Кэти своими благодеяниями. Как это дурно – забыть дорогую Мэри, принять дочь и стереть из памяти мать, лишь на секунду опечалившись. «Стареющая женщина, которая могла бы встретить его со злобой» – неужели он так думал о ней всего час спустя после того, как побывал на ее одинокой могиле? Никогда, никогда она не встретила бы его с другим чувством, кроме прощения и любви. Стоя в шелковой, украшенной монограммой пижаме, одной из тех, что специально были сшиты на заказ Груенманном в Вене, он воздел глаза к потолку и поклялся завтра с утра все исправить. Эта мысль его успокоила.
На следующий день, верный своей клятве, он узнал у мисс Кармайкл название лучшего цветочного магазина в Эдинбурге и сделал по телефону заказ. Вскоре с особой доставкой прибыл огромный великолепный венок из белых лилий. Он отнес его лично на кладбище и почтительно установил под кельтским крестом. После чего с легкой душой отправился побродить, размахивая тросточкой, в сторону моря, где осмотрел поле для гольфа, глубоко вдыхая бодрящий воздух. Подавив желание, он даже близко не подошел к Маркинчу, мудро рассудив, что кем бы ни была для него Кэти, он для нее по-прежнему оставался, в общем-то, незнакомцем. Затем наступило воскресенье, и тогда он надел темный костюм, строгий галстук, уточнил у бесценной мисс Кармайкл начало утренней службы и направился в деревенскую церковь.
Он сразу даже и не вспомнил, когда в последний раз посещал церковную службу. По воскресеньям в