он собирается убить его, поэтому я... не могла... Я просто не могла смотреть и ничего не делать.
— Все, что я слышу, это оправдания. — Он смотрит на меня сверху вниз. — Вы могли сделать любое количество вещей вместо того, чтобы стрелять, например, физически остановить его или попросить Лэндона и Ремингтона, которые оба присутствовали, усмирить его, но вы выбрали лишить его жизни. Вы выбрали самый простой и кровавый вариант.
— Нет... — мои губы дрожат, а влага застилает глаза. — У меня не было времени. Джереми мог умереть.
— И что же такого важного в вашем брате? Неужели его жизнь имеет большую ценность, чем жизнь моего сына?
— Я этого не говорила...
— Вы явно так думали, когда нажимали на курок. — Его голос становится пустым, настолько безэмоциональным, что я вздрагиваю. — Разве недостаточно того, что ваши родители травмировали его в детстве? Вы собираетесь продолжить их дело и положить конец жизни, за которую он так упорно боролся?
— Пожалуйста... остановитесь... — я задыхаюсь. — Пожалуйста...
— Почему я должен? Чтобы вас стало легче от того, что вы сделали? Чтобы вы избавились от чувства вины и жили так, как будто моего сына никогда не существовало?
Я делаю длинный вдох и растягиваю губы в горькой улыбке.
— Я никогда не смогу почувствовать себя лучше из-за всего этого или забыть Крейтона. Вы можете не поверить, но та пуля убила и часть меня. Часть, которая думала, что Крейтон предназначен для меня и что нам суждено быть вместе. Я с трудом поняла, что это не так, и с тех пор не могу жить с этим.
Он сужает глаза, внимательно наблюдая за мной, словно сдирает с меня кожу и проверяет, что скрывается под ней.
Определяет, правда ли то, что я говорю, или просто мешанина из полуправды и хорошо продуманной лжи.
Когда он говорит, тембр его голоса становится жутко спокойным, обманчивым, преследующим.
— Знай, Анника. Если мой сын умрет, я буду преследовать до смерти тебя и твою семью.
По моему позвоночнику пробегает холодок, но это не из-за его слов.
Это из-за тени, которая появляется позади Эйдена и приставляет пистолет к его затылку.
— Отойди на хрен от моей дочери, пока я не размазал твои мозги по полу.
Поза и выражение лица Эйдена остаются неизменными, его абсолютно не беспокоит угроза, которую не так уж и незаметно представляет папа.
Как будто этого недостаточно, он поворачивается, позволяя папе приставить пистолет к его лбу.
— Давай, стреляй. Это единственный шанс, который у тебя есть, чтобы достать меня в таком положении. Используй его.
Черт.
Дерьмо.
Он сумасшедший? Как он может так провоцировать моего отца, когда тот держит пистолет буквально у его головы?
Он должен знать, какой папа человек. Он должен был слышать об этом, если он уже знает о его причастности к жизни Крейтона, так почему, черт возьми он не отступил, как поступил бы любой здравомыслящий человек?
Неужели он настолько бесстрашен?
Потому что я не сомневаюсь, что папа нажмет на курок и выполнит свое обещание.
Прежде чем он успевает это сделать, я бросаюсь к нему:
— Папа, нет.
Лицо моего отца может соперничать со статуей — холодное и неподвижное. Именно в такого человека он превращается, когда чувствует, что кто-то из нас в опасности. Когда великий Адриан Волков лично вмешивается и решает применить насилие.
— Этот человек думает, что это хорошая идея — угрожать моей дочери, и я здесь, чтобы доказать, что он не прав. Отойди, Аннушка.
— Нет! Ему больно, потому что пострадал его сын. — Я касаюсь его руки, хватаюсь за нее изо всех сил. — Папа, пожалуйста. Прими это, я тебя умоляю.
Я думаю, он все равно его пристрелит, потому что он не воспринимает никого, кто угрожает его семье.
Он относится к этому серьезно, безжалостно и беспощадно.
Но через некоторое время он опускает руку с пистолетом на бок. Однако, вместо того, чтобы убрать оружие, он оставляет его там, как форму запугивания и угрозы.
Оба мужчины смотрят друг на друга, или, скорее, оглядываются, в войне беспредельной силы.
— Еще раз заговоришь с моей дочерью в таком тоне, и ты исчезнешь, как будто тебя никогда и не было.
— Папа! — я качаю головой. — Это я не права, это я это сделала.
— Если кто-то и начал это, так это я. — Обращается он к Эйдену. — Я убил отца Крейтона, потому что он посмел тронуть мою жену. Я зарезал его как свинью, пока он выл и умолял. Я зарезал этого подонка и смотрел, как кровь льется из него, потом я делал это снова и снова, еще долго после того, как его тело стало безжизненным. И я бы сделал это снова в одно мгновение, нанеся больше ударов, чтобы сделать его лицо неузнаваемым. Я бы вытащил его из могилы, в которой он гниет, и выставил бы его голову на палке, чтобы весь мир понял, что моя жена и мои дети — вне зоны доступа. Я никогда не хотел, чтобы все зашло так далеко, но я не буду, ни при каких гребаных обстоятельствах, извиняться за то, что защищал свою семью.
— Я тоже не буду. — Спокойно, напористо говорит Эйден. — Мне плевать, кто ты такой и каким демонам поклоняешься. Если мой сын не проснется, я покончу с тобой и со всеми членами твоей дорогой семьи.
Я дрожу как лист, не только от эскалации и тонких угроз, которыми они обмениваются, но и от того, что эта ситуация может стать намного хуже.
Эйден силен, да, но папа более жесток, и я верю каждому его слову. Мой отец склонен превращаться в монстра, если чувствует, что нам угрожает опасность. Я убедилась в этом воочию во время попытки похищения.
Судя по его напряженной позе и суровому взгляду, он определенно считает, что на меня напали, и не остановится, пока не устранит угрозу.
И эта угроза — Эйден Кинг.
Я уже достаточно навредила Крейтону, я не могу быть причиной смерти его отца.
Подумай, Анника. Думай.
Мне нужно как-то рассеять это напряжение, но как?
Закрыв глаза, я покачнулась и позволила себе упасть вперед. Папа ловит меня прежде, чем я падаю на землю.
— Анника. — Зовет его низкий голос. — Анника?
Я заставляю себя прижаться к нему. Сквозь маленькую щель