На следующий день, когда Джон приехал пригласить меня на прогулку перед обедом, мои домашние не обратили на это внимания, зато каждый слуга значительно улыбался и старался держаться поблизости. Страйд с подчеркнутой церемонностью объявил мне, что Джон ожидает в коляске, а когда он подал мне руку, я чувствовала себя так, будто меня ведут к алтарю. И я ничуть не возражала.
— Думаю, что вы не станете похищать меня сегодня, — произнесла я и распустила над желтой шляпкой нарядный желтый зонтик.
— Нет, я буду вполне удовлетворен видом моря с высоты ваших холмов, — легко согласился доктор. — Вы думаете, мы сможем проехать в коляске по горным тропам?
— Там будет тесновато, — отозвалась я, измеряя взглядом ширину его коляски. — Но если вам удастся держать прямо, то возможно.
Он хмыкнул.
— О, я плохой возница, я знаю. Совершенно неопытный. Но вы всегда можете поправить меня, если что.
Я рассмеялась. Что мне нравилось в Джоне Мак Эндрю больше всего, так это его иммунитет к моим поддразниваниям. Он никогда не реагировал на мои атаки, они его даже не задевали. Он воспринимал их как часть нашей игры — и признавался в своем неумении без тени смущения, часто при этом греша против истины.
— Ах, что вы, что вы, — сказала я весело. — Я уверена, что вы могли бы, сидя в экипаже и правя парой, взобраться по лестнице, не повредив лошадей и не оцарапав ступеней.
— Безусловно, мог бы, — скромно произнес он. — Но я не стану этого делать, Беатрис. Из-за вас. Ведь вы бы ужасно испугались за меня.
Я непроизвольно рассмеялась и взглянула в его ласковые глаза. Когда он меня так поддразнивал, его глаза сияли, будто бы он целовал меня. Вскоре он остановил лошадей и бросил поводья на куст.
— Они подождут, — сказал Джон небрежно и подал мне руку. Он продолжал держать ее, когда я уже вышла из экипажа и мы достигли гребня холма. Лучшего места для любовной прогулки я не могла бы найти. Но думаю, что я чувствовала бы себя лучше, если бы те заросли, в которых мы любили лежать с Ральфом, не находились буквально в ярде отсюда, а маленькая лощина, где я полоснула кнутом Гарри, не лежала в дюжине ярдов справа.
— Беатрис, — сказал Джон Мак Эндрю, и я обернулась к нему.
— Беатрис… — произнес он еще раз.
В моем мозгу вспыхнули слова Ральфа о тех, кто любит, и тех, кого любят. Джон Мак Эндрю любил меня, и вся его мудрость и острый ум не могли защитить его от этой любви. Любви вопреки всему. Все, что мне надо было сделать, это сказать «да».
— Да, — сказала я.
— Я написал своему отцу несколько недель назад и сообщил ему о своих чувствах, он принял это очень хорошо, я бы сказал великодушно, — сказал Джон. — Он выделил мне мою долю и разрешил делать с ней все, что я хочу. — Он улыбнулся. — Это — целое состояние, Беатрис. Достаточное, чтобы скупить три Вайдекра.
— Но это майорат. Гарри не может продать его, — быстро ответила я с внезапно проснувшимся интересом.
— А это все, о чем вы думаете, не так ли? — заметил Джон сокрушенно. — Я имел в виду, что его достаточно, чтобы купить или снять в аренду любое поместье. Я сказал отцу, что никогда не вернусь в Шотландию и собираюсь жениться на англичанке. Гордой, упрямой, знатной англичанке. И любить ее, если она позволит, всю мою жизнь.
Я обернулась к нему, мое лицо светилось нежностью, глаза сияли от счастья. Я не ожидала, что полюблю кого-нибудь после Ральфа, я думала, что моя страсть к Гарри будет вечной. Но сейчас я едва могла вспомнить, как он выглядит. Я ничего не видела перед собой, кроме глаз Джона, сияющих любовью и нежностью.
— И я буду жить здесь? — спросила я, не веря своему счастью.
— И ты будешь жить здесь, — пообещал он мне. — В крайнем случае, я куплю вайдекрские свинарники, только чтобы мы с тобой жили на этой земле. Это удовлетворит тебя? — В нетерпении и любви он сжимал меня в своих, будто железных руках. Я чувствовала, как у меня подгибаются колени от объятий мужчины, охваченного страстью. Когда мы отпрянули друг от друга, мы оба едва дышали.
— Мы помолвлены? — требовательно спросил он меня. — Ты выйдешь за меня замуж? И мы будем жить здесь? И мы объявим об этом сегодня за обедом?
— Да, я выйду за вас, — сказала я так же торжественно, как сказала бы всякая другая невеста. Я думала о ребенке в своем чреве и о деньгах Мак Эндрю, с которыми я смогу так много сделать для Вайдекра.
— Да, я выйду за вас, — повторила я вновь.
Мы взялись за руки и направились обратно к экипажу. Лошади стояли спокойно, пощипывая темные листья боярышника, и черный дрозд грустно пел в лесу.
Джон проехал вперед по узкой тропе, пока не нашел места, где мы могли развернуться и отправиться в обратный путь.
Листья буков, опадая, медленно кружились вокруг нас, как рис на свадебной церемонии, пока мы медленно проезжали под ними. Джон не торопился домой. Медные буки были темно-пурпурными в ту осень, а листья других деревьев, еще недавно восхитительно зеленые, стали желтыми и оранжевыми, невыразимо яркими в своей увядающей красоте. Мои любимые березки светились золотом над серебром своих белых стволов. Живые изгороди, казалось, горели огнем последних цветов шиповника, и красные глянцевитые ягоды брусники кивали своими головками там, где еще недавно белели цветки.
— Это чудесная страна, — сказал Джон, заметив, каким любящим взглядом я провожала знакомые, но всегда такие разные деревья, изгороди, землю. — Я понимаю, что ты любишь ее.
— Ты скоро полюбишь ее так же, — с уверенностью сказала я. — Когда ты будешь жить здесь, проведешь здесь всю свою жизнь, ты поймешь, что она для нас значит.
— Страсти, равной твоей, быть не может, — поддразнил он меня. — Гарри относится к этой земле по-другому, правда?
— Да, — ответила я. — Я думаю, только мой отец любил ее не меньше меня. Но даже он предпочитал провести сезон в городе или съездить на охоту в другие края. Я же была бы счастлива, если бы могла не уезжать отсюда всю жизнь.
— Может быть, мы все-таки съездим куда-нибудь на денек раз в году, — продолжал подсмеиваться надо мной Джон, — или проведем високосный год в Чичестере.
— А на нашу десятую годовщину я, так и быть, соглашусь съездить в Петворт, — подхватила я.
— Мы это еще обсудим, — улыбаясь, ответил Джон. — Я очень заинтересован в нашей сделке.
Я улыбнулась в ответ, и мы продолжали наш путь. Когда мы подъезжали к дому, там уже зажгли свечи.
Слова Джона вызвали у моих домашних так же мало удивления, как мы ожидали, и так же много радости. Мамино лицо стало мокрым от слез, и она протянула руки к Джону и произнесла: «Мой мальчик, мой дорогой мальчик».
Он взял обе ее руки и поцеловал их по очереди, а затем звучно расцеловал ее в обе щеки.