Читать интересную книгу Песнь Шаннары - Брукс Терри

Думала Брин и о том, что Угрюм-из-Озера сказал о ней. “Дитя Тьмы, — так назвал он ее, — обреченная умереть в Мельморде, несущая в себе семя собственной погибели”. Безусловно, это может быть вызвано только магической силой песни желаний — ненадежной защитой от черной силы странников. Призраки-Морды стали жертвой собственной магической мощи. Но и она, Брин, тоже, сказал Угрюм-из-Озера. А когда она с жаром ответила, что она не такая, как странники, что она никогда и не пользовалась темной магией, дух рассмеялся: никто и не пользуется ею — это магия использует всех.

“Вот ключ ко всему, что ты ищешь” — так он сказал.

Еще одна загадка. Да, это правда: бывало, магическая сила заклятия полностью подчиняла ее себе.

Брин вспомнила тех молодчиков с Длинной Гряды в торговом дворе. И еще — когда Алланон показал ей, что может сделать ее могущество со сплетенными, казалось, уже навечно деревьями. Она станет той, кто спасает и кто разрушает, предостерегал дух Бремана. И об этом же предупреждал Угрюм-из-Озера.

Коглин что-то пробормотал у нее над ухом, но тут же умчался прочь, после того как Кимбер Бо нахмурилась и попросила его вести себя прилично. На мгновение Брин очнулась от задумчивости и рассеянно наблюдала, как старик скачет по лесу, смеясь и дурачась, словно полоумный. Первые вечерние тени уже поползли по земле. Брин глубоко вдохнула прохладный воздух. Она вдруг поняла, что скучает по Алланону. Это было очень странно — ведь раньше, когда он был рядом, Брин чувствовала себя неуютно в присутствии этого сурового и грозного друида. И все-таки было в них странное сходство, ощущение глубокого понимания и смутные догадки, что чем-то они так похожи, так близки…

Было ли это из-за того, что оба они обладали магической силой: Брин — песнью желаний, Алланон — силой друидов?

Перед мысленным взором Брин встала картина: залитый солнечным светом овраг и скорчившийся на земле Алланон, израненный, весь в крови. Брин так живо представила себе это, что на глаза ее навернулись слезы. Как страшны были глаза друида, когда он смотрел на нее сквозь пелену подступающей смерти… и прикосновение руки, обагренной теплой кровью… Таким одиноким, таким изможденным предстал он в сознании Брин: Алланон, последний друид, несущий в себе не столько даже силу друидов, сколько вину их, связавший себя страшной клятвой отца — избавить друидов от тяжкой ответственности за то, что они позволили черной магии вернуться в мир людей.

И теперь этот груз лег на плечи Брин.

Уже смеркалось; маленькая компания наконец вышла из дебрей Анара к долине Каменного Очага. Брин перестала раздумывать над загадками Угрю-ма-из-Озера. Пора было решать, что сказать друзьям и что делать с крупицами знаний, вытянутых у аватара. Ее собственный жребий был уже определен, другое дело — судьба остальных, даже Рона. Если сказать ему то, что поведал Угрюм-из-Озера, быть может, удастся уговорить горца отпустить ее одну. Раз уж предначертано, что эта дорога приведет Брин к смерти, то, возможно, хотя бы Рону удастся ее избежать.

А через час все они собрались у камина в гостиной: Брин, старик, Кимбер Бо и Рон Ли. Безмолвная и холодная ночь опустилась на землю, но здесь, в лесном домике, было тепло и уютно, и пламя весело потрескивало в очаге. Шепоточек спокойно спал на своем коврике, блаженно вытянувшись у огня. Весь день его не было видно, но по возвращении домой огромный кот появился откуда ни возьмись и устроился клубочком на своем излюбленном месте.

— Угрюм-из-Озера предстал предо мной в моем собственном облике, — начала Брин свой рассказ. — У него было мое лицо, и еще он дразнил меня. Говорил, он — это я.

— Да, он любит такие игры, — сочувственно проговорила Кимбер. — И не стоит из-за этого переживать. — Все ложь и обман!

— Хитрое, темное существо этот Угрюм-из-Озера, — подавшись вперед, пробормотал Коглин. — Засел в этом озере еще со времен крушения древнего мира и вещает загадками, в которых ни одному человеку не разобраться. Ни мужчине, ни женщине.

— Деда! — укоризненно шепнула Кимбер.

— Ну а что он сказал, Угрюм-из-Озера? — не терпелось горцу.

— Я же говорила, — ответила Брин. — Что гномы-пауки выудили меч Ли из вод Гремящего Потока и теперь он у них. И что есть скрытый путь в Мельморд — через сточные каналы Грани Мрака.

— Думаешь, он тебя не обманул? — продолжал настаивать Рон.

Брин медленно покачала головой, думая о том темном пути, по которому направила она магическую силу песни желаний.

— В этом — нет. Коглин фыркнул:

— Готов поклясться: все остальное — откровенная ложь!

Брин повернулась к нему:

— Угрюм-из-Озера сказал еще, что в Мельморде я встречу смерть. И это уже неизбежно. Нависла долгая неуютная тишина.

— Все ложь, старик правильно говорит, — в конце концов пробормотал Рон.

— Угрюм-из-Озера сказал, что и твоя, Рон, смерть ждет тебя там же. Он сказал, что мы оба несем в себе семя собственной погибели. В нашей магической силе: твоей — в мече Ли, моей — в песне желаний.

— И ты поверила в эту ерунду? — покачал головой горец. — Что ж, я позабочусь о нас обоих. Брин печально улыбнулась:

— А что если это не ложь? Что если и это тоже — правда? Пусть твоя смерть будет на моей совести, Рон? И ты будешь настаивать на том, чтоб умереть вместе со мной?

При этом укоре Рон вспыхнул:

— Если так нужно, то да. Я хотел быть твоим защитником, настоящим защитником, и Алланон меня сделал им. Ну и что же я за защитник, если брошу тебя и позволю уйти одной? Если уж нам суждено умереть, пусть это не тяготит твою совесть, Брин. Я все возьму на себя.

Слезы вновь навернулись на глаза, Брин проглотила комок в горле, пытаясь справиться с чувствами, вдруг нахлынувшими на нее.

— Девочка, девочка, только не плачь, ты только не плачь! — Неожиданно Коглин вскочил на ноги и бросился к Брин. К ее полному изумлению, старик ласково вытер ее слезы шершавой ладонью. — Это ведь все только игры, все ложь и обман. Дух всегда всем предсказывает скорую смерть, воображает, наверное, что наделен великим даром прорицателя. Ну, успокойся. Что может дух знать о смерти?

Он потрепал Брин по плечу, а потом вдруг сердито покосился на Рона, словно горец был во всем виноват, и пробормотал что-то о проклятых бродягах.

— Деда, мы должны им помочь, — внезапно проговорила Кимбер.

Коглин свирепо взглянул на внучку:

— Помочь им? А чем мы, по-твоему, сейчас занимаемся? Колем дрова?

— Нет, деда, конечно, но…

— Никаких “но”! — Старик вскинул руки. — Ну естественно, мы им поможем!

Брин и Рон в изумлении уставились на старика. Коглин пронзительно расхохотался, а потом легко поддел ногой спящего Шепоточка и рывком приподнял усатую морду зверя.

— Я и это бесполезное животное — мы все сделаем, чтобы помочь! Не терплю, когда девочки плачут! Не терплю, когда по округе шныряют всякие гости и некому даже показать им дорогу!

— Деда… — попыталась было вставить Кимбер, но старик отмахнулся от нее обеими руками.

— Что-то давно мы не совершали налетов на гномов-пауков. А что? Неплохая идея. Покажем, что мы еще здесь, а то вдруг они думают, нас уже нет. Они у нас где? На вершинах Взбитого Хребта… Нет, сейчас не сезон. А-а, скоро зима, значит, они перебрались на пустошь, к болотам. Говорите, меч они выудили из реки? Ну точно — они теперь там. Шепоточек нас приведет. А потом мы пойдем на восток, обогнем пустошь и переберемся через Вороний Срез. Делов-то — на день или два. — Коглин резко повернулся к Кимбер: — Но ты не пойдешь, Кимбер. Нечего тебе бродить по этим местам. Странники и прочая нечисть — это слишком опасно. Ты останешься здесь и последишь за домом.

Девушка снисходительно посмотрела в его сторону:

— Он все еще думает, я ребенок. А это я должна о нем беспокоиться.

— Ха! И вовсе не надо тебе обо мне беспокоиться! — фыркнул Коглин.

Кимбер улыбнулась, ее личико феи было совершенно спокойно.

— Конечно, я буду всегда беспокоиться о тебе. Я ведь тебя люблю. — Она повернулась к Брин: — Брин, ты должна кое-что понять. Без меня деда теперь не покидает долины. Он уже старый, и, бывает, ему нужны мои глаза или моя память. Деда, ты только на меня не сердись, ты ведь и сам знаешь: иногда ты такой невнимательный. К тому же и Шепоточек не всегда тебя слушается. Вот пойдешь с ним один, а он возьми и испарись в самый неподходящий момент. Коглин насупился: