Читать интересную книгу Крепость - Петр Алешковский

Однажды за завтраком увидал через окно Любовь Олеговну. Старушка самозабвенно окапывала клумбу, подготавливая землю к посадкам цветов. Он подошел, предложил свою помощь и за час перекопал то, на что у нее ушел бы целый день. Физическая работа взбодрила, после нее и сидячая работа пошла успешнее. На следующий день он опять помогал Любови Олеговне, обреза́л ветки на яблонях. С той поры каждое утро час-два работал волонтером, выполняя ее поручения: копал, чистил граблями начинающую пробиваться траву от зимнего мусора, вывозил его на тачке на помойку за крепостную стену.

Крепость была маленькая, продвигаясь от центра к Никольской башне-колокольне, очень скоро они подобрались к церковной ограде. Любовь Олеговна ухаживала и за церковными цветниками. Мальцов оставил ее работать на цветниках, а сам начал сгребать пожухлую траву и старые листья у стен и, пока сгребал кучи, прикидывал, где удобнее заложить раскоп.

В дальних укромных углах всегда традиционно устраиваются помойки; угол стены и основание башни были завалены разным хламом – он вывел кружок на субботник, и ребята быстро расчистили территорию. Каменная кладка была теперь присыпана только большими кучами задернованной земли, когда-то ее специально сгребли к основанию стены, завалив и цоколь фундамента башни. Давно умерший пономарь рассказывал Любови Олеговне, что земляные работы велись здесь вскоре после войны, но помнить, кто и что тут делал, она не могла: в то время еще и в школу не ходила. В деревенский дом к деду с бабкой семья перебралась в сорок втором, да так в нем и осталась, их городской домик на улице Кирова сгорел от попадания фугасной бомбы.

Серьезных реставрационных работ с необходимыми исследованиями в Крепости не велось, все силы реставрационной мастерской в советское время были брошены на сильно пострадавший от немецкой авиации город. Дата постройки Крепости была взята из летописи, пятиглавый Никольский храм и чудная колоколенка на башне датировались по архитектурному убранству и замерам кирпича семнадцатым веком.

Никольская башня с колокольней была необычна во всех отношениях – ничего подобного русское оборонительное зодчество не знало. Крепостная стена обходила башню с напольной стороны, оставляя само строение как бы внутри каменной ограды. Перед войной архитектор Маркштейфель обмерил крепость, но довести исследовательские работы до конца не успел: обрусевшего немца сгноили в ГУЛАГе. В своем отчете ученый высказал тогда предположение, что Никольская башня древнее самой крепости, и называл ее донжоном – первоначальной башней-крепостью, но никакого подтверждения эта смелая теория не получила. Летопись упоминала о строении каменного города на новом месте, отдельно стоящую башню летописец не упомянул, камни, из которых были возведены стены и башни, включая Никольскую, были идентичны, их брали из одного карьера неподалеку. В конце восемнадцатого века выработки известняка в нем забросили, в старых шахтах скрывались входы в глубокие, многоуровневые карстовые пещеры – любимое место тренировок спелеологов.

За две недели с Любовью Олеговной он привык к утренней разминке. Старушка по-прежнему неустанно копалась в грядках, но теперь справлялась сама. К середине мая на клумбах и основной дорожке, идущей от разрушенных Святых ворот к церкви, распустились тюльпаны и нарциссы, у стен в диких зарослях кустов начала пробиваться сирень. Весенние запахи всегда возбуждали Мальцова, порождали особый зуд, хорошо знакомый всем полевым исследователям, соскучившимся на зимних камеральных работах по экспедиционной свободе. Он не удержался и заложил тридцатиметровую траншею, идущую углом в обвод от башни, в том месте, где кладка стены рассекалась выходящей из земли хорошо заметной трещиной, замазанной на скорую руку цементным раствором. Часть траншеи продолжалась по кладке стены: важно было посмотреть место стыковки стены и оборонительного сооружения. Можно было предположить, что каменный раскат, не рассчитанный изначально нести принудительный груз колокольни, не выдержал ее веса, но трещина была лишь одна – выходит, в этом месте что-то было не так с фундаментом. Подобные башни в пятнадцатом столетии, если не задумывались как проездные ворота, строили глухими, никакого входа с земли не существовало, на верхние боевые этажи попадали прямо со стены. Если допустить, что Никольская башня когда-то была донжоном, возвышавшимся над речным обрывом, а полукругом его обнимал деревянный замок, в башне должен был быть вход снизу, скрытый теперь наросшим за века культурным слоем. В любом случае его траншея была оправданна: трещина угрожала сооружению, исследовать причины ее возникновения было правильно во всех отношениях.

В самом конце мая он дописал книгу и послал ее Нилову, дать тексту отлежаться и пройтись еще раз редакторским глазом не было никаких сил. Он знал текст почти наизусть, глаз замылился, возьмись он править по написанному – только наломал бы дров, да и, честно сказать, ему не терпелось узнать мнение коллеги-специалиста.

Утра освободились окончательно, ребята приходили к пяти и занимались два-три часа. Втихомолку Мальцов начал копать, открытый лист вот-вот должен был прийти по почте. На деле он, конечно, нарушал закон, на практике же многие экспедиции, получив устное одобрение представителя полевого комитета, нередко начинали работы без разрешительного документа, зная, что разрешение обязательно придет. Ему надо было чем-то занять себя, заполнить образовавшуюся пустоту. Он копал четыре утренних часа, потом отмывался, передыхал с час, обедал и поджидал ребят. Словно из суеверия никому о траншее не сказал, даже верному Димке. Медленно снимал верхний балластный слой, выматывая себя, лишь бы не думать о Нилове. Тот подтвердил получение текста и замолчал, хотя, по прикидкам Мальцова, за неделю мог бы уже и прочитать книгу.

3

Новый город поставили на мощных выходах известняковых плит на самом краю высокого берега Деревы. Крепость представляла собой прямоугольник: два длинных прясла стен, северное и южное, шли от речного обрыва в сторону поля, на них возвышалось по три башни – две по углам и по одной в середине. Восточное прясло тянулось по краю неприступного обрыва над рекой и было ниже на два метра трех остальных, защищающих напольные стороны. Только Никольская угловая башня на северо-востоке не нависала над водой, оказавшись внутри опоясавшей ее стены. Остальные башни выпирали на половину корпуса из линии прясел, что давало возможность простреливать из луков слепое пространство у подножия. К углу крепости около Никольской башни подходил широкий овраг – русло давно пересохшего ручья; этот естественный мыс был самым неудобным местом для приступа. Такой рельеф местности всегда выбирали для строительства городищ еще в домонгольское время. Западное прясло, глядящее через поле на старый Деревск, усилили посередине Святыми воротами, рухнувшими в восемнадцатом веке. Теперь там зиял провал – главный и единственный вход-въезд внутрь Крепости.

Каждый день Мальцов проходил от дома, стоявшего неподалеку от провала, до раскопа и назад, пересекая Крепость по диагонали, и каждый раз засевшая в голове мысль не давала покоя: идея переноса Деревска на новое место выглядела странной, необъяснимой авантюрой. Эти стены не могли спрятать от врага разросшееся население города и близлежащих деревень, в пятнадцатом веке деревчан должно было быть уже более пяти тысяч человек. Поверить в то, что новгородцы решились выбросить огромные деньги на ветер, он не мог, знал: северная республика всегда умела считать свои капиталы, дорожила ими, на том держалась и процветала. Перенос города был связан с какой-то загадкой, разгадать которую Мальцов пока был не в силах.

В пятнадцатом веке Орда сильно ослабела, запрет на строительство каменных крепостей ушел в прошлое, новгородцы поспешили обезопасить свои рубежи; понятно, что каменный страж на порубежье усиливал позиции дома Святой Софии, но чутье подсказывало, что на решение посадников повлияло что-то еще, важное, не нашедшее объяснения в скупых летописных строках. Чутье – важнейшая способность исследователя, Мальцов верил в него, как фаталисты верят в Фортуну, оно его никогда не подводило. Где-то в мозгу прорастали новые связи, накопленный в памяти материал, лежавший нетронутым балластом, перестраивался, мозг начинал посылать особые импульсы – новые мысли, вырабатывали другую систему координат. Этот загадочный и потрясающий процесс и назывался чутьем, наводящим исследователя на еще неясно брезжущую, но вполне конкретную цель. Предельная концентрация, внимание, доля удачи – и результат мог быть достигнут. Верная интерпретация добытых сведений – только она одна и имела смысл.

– Движение – всё, конечная цель – ничто, – бормотал он под нос любимое высказывание Эдуарда Бернштейна, бросая совковой лопатой балластную землю на отвал.