Метревели сообщает Теймуразу странную весть: сегодня он должен отдать свой дом, свою жену, своих детей Петру Чичуа (Домино).
Обалдевший Теймураз не понимает слов Метревели. Тот повторяет:
– Чичуа и твоя Лизико будут как бы муж и жена. К ним приедут иностранцы. Чичуа и Лизико устроят ужин, доставят им удовольствие. Потом иностранцы уедут к чертовой матери, и всё встанет на свои места. Понимаешь меня?!
Теймураз громко выматерился и, не скрывая возмущения, заорал, тыча пальцем в Домино:
– Но почему этот говнюк должен быть мужем моей жены?
Домино только улыбался, разглядывая пышные груди Лизико, верной жены «некрасивого лейтенанта», народившей ему четверых детей.
– Случилось ЧП! Объясню всё по порядку, но потом… И вообще это решение Центрального комитета Коммунистической партии Грузии, – чуть приврал Метревели.
Мой дорогой дядя, партизан, пускавший под откос фашистские поезда, стих и присмирел. Он был человеком особой дисциплины.
Мимо него проносят стулья, фаянсовые блюда с курами, индюшками, сациви, хачапури, хашламой… Метревели глазом опытного селекционера оглядел Теймуразовых детей. Указал на дочь, похожую на папу.
– Возьми ее и погуляйте, пока иностранцы будут здесь. Уедут – возвращайтесь.
Грузный автобус с гостями медленно въезжает в ворота дома. Под старыми яблонями стоят красавица Лизико, красавец Домино и их красавцы дети.
Французы заахали. Защелкали фотоаппараты. Домино произнес на ломаном французском приветствие и жестом хлебосольного хозяина пригласил гостей в дом, где стол ломится от яств.
Французские виноделы не спускают глаз с хозяйки дома.
Лизико улыбается им, смеется пышногубым ртом. Потом Лизико запела. Дети забили в бубны. Апофеоз вечера наступил, когда Домино перепрыгнул через стол и закружился в огненном танце. Хрустальная люстра звенела в грохоте аплодисментов.
Хозяйка дома пригласила на танец Жоэля Годара. Старый француз почувствовал то, что не чувствовал последние лет шесть, в клетчатых штанах кому-то стало тесно. Неожиданно Годар запел. Песню подхватили краснощекие жители французских виноградных долин.
А на окраине деревни Лио желтая луна высвечивает две одинокие фигуры – некрасивого лейтенанта и его некрасивую дочь. Девочка взяла отца за руку. Они идут и слушают шелест первых в этом году снежинок, далекие голоса поющих. В реке плеснул хвостом сонный сазан.
– Папа, а когда нам можно домой?
– Не знаю…
– Мне скучно, а там весело…
На кухне Лизико готовит к выносу жареного поросенка.
Чьи-то руки зажали большие груди Лизико, чьи-то ноги толкнули ее ноги к стене, чьи-то губы зашептали:
– Дверь на задвижке, никто не войдет…
– Домино, это ты?
– Да, Лизико.
– Отпусти, поросенок стынет!
– Двадцать лет хочу съесть тебя! с восьмого класса.
Лизико резким ударом коленкой в пах оттолкнула Домино. Вынесла к гостям жареного поросенка, обложенного айвой.
В третьем часу ночи французы, целуясь с Лизико, Домино, Метревели, детьми, садились в автобус… Домино под шумок увел с пьяного Годара цветастые подтяжки.
Наконец уехали гости. Домино, одной рукой обнимая Лизико, другой машет вслед автобусу. На окрик: “Эй, говнюк, убери руку!” реагирует ленивой улыбкой: “А, это ты, лейтенант! Получай свою недотрогу”, – и, перекинув через плечо подтяжки, покидает двор…
Утром Лизико и дети разглядывают французские подарки. Некрасивой Соне было завидно, что у нее нет своих подарков. С ней нехотя поделились жвачкой…
Через три дня из Тбилиси председателю колхоза имени Надежды Крупской позвонил инструктор ЦК Козырев:
– Французы в восторге! Говорят только о вечере в доме Петра Чичуа, ну Домино! В Тбилиси их принимал сам Мжаванадзе! Они ему о Домино! Завтра приезжает делегация сталелитейщиков из ГДР! С ними племянник товарища Хонеккера. Личная просьба Первого: обязательно устроить для них ужин у Домино!
Метревели вызвал в правление колхоза некрасивого лейтенанта. От него потребовали, чтобы он вновь уступил на вечер и, может, на всю ночь свою жену, свой дом. Некрасивый лейтенант согласился.
Приехали сталелитейщики из ГДР с племянником Хонеккера. Племянник знал грузинские песни, которые были любимыми песнями товарища Сталина: “Лети, черная ласточка”, “Сулико” – пел их и требовал, чтобы пели все сталелитейщики.
Через две недели в разгар застолья принц то ли Замбии, то ли Бурнао снял с пальца сапфировое кольцо и надел его на палец Лизико. На другой день черный человек, назвавший себя пресс-атташе принца, встревоженный, приехал в Лио и потребовал кольцо назад, объясняя, что принц от красоты Лизико потерял голову, а кольцо принца – государственная печать страны.
Шестидесятые годы, оттепель, Советский Союз перестал выглядеть мрачным истуканом, улыбается миру. Иностранные делегации, похоже, становились в длинную очередь, чтобы посетить дом моего дяди Теймураза Миндадзе. Для иностранных гостей дом звался домом Петра Чичуа. Раньше Лио была в стороне от маршрутов важных правительственных гостей, сейчас Метревели не мог нарадоваться: дела колхоза круто шли вверх.
Домино оставил свои поездные аферы. Партнеры были на него в обиде, но, когда узнали, чем он ныне занимается, благословили: “Святое дело делаешь! Престиж Грузии поднимаешь! С тобой Бог!” В будние дни Домино отсыпался в доме тетки. Та души не чаяла в племяннике. Домино пил особые отвары трав, лесных ягод, клубней, готовясь к субботне-воскресным международным кутежам.
Лизико не скрывала радости от участия в спектакле “Образцовый советский колхозный дом”. Ей нравилось внимание выдающихся мужчин всех пяти континентов. Нравилось получать самые разные и неожиданные подарки, вплоть до презервативов с головками диких зверей. Теймураз Миндадзе, правда, отверг попытку примерить резинового дикобраза, а когда жена попыталась воспользоваться упавшим в глубокий сон мужем, то получила от проснувшегося сильную затрещину.
Теймураз и его дочь Соня коротают праздничные вечера и ночи в разрушенной церкви. Разводят костер, греются и слушают треск горящих поленьев. В не очень морозные ночи сидят на ветке дуба и поочередно смотрят в бинокль, который приближает окна их дома.
В лесу ухает филин, далеко в горах воют голодные волки.
…Теймураз приник к окулярам бинокля. Увидел, как Лизико пошла на кухню, сняла с плиты дымящуюся кастрюлю. Крадучись, на кухню вошел Домино и просунул руку в разрез платья Лизико…
У бывшего взрывника потемнело в глазах.
Лизико не отвела руку наглеца… слила на свою ладонь соус ткемали. Поднесла ладонь к губам Домино. Тот слизнул соус…
– Убью! – закричал диким голосом Теймураз. Он спрыгнул с дерева, побежал к дому, на ходу выдернув из забора тяжелое бревно. Через мгновение иностранные гости увидели смерч! Назвать его человеком с дубиной было бы неверно. Смерч пронесся мимо удивленных то ли бразильцев, то ли венгров и ворвался на кухню. Там налетел на карточного шулера, на мелкого вора, на обольстителя чужих жен!!! Дубина свалила Домино с ног и бросила на кухонный пол. Некрасивый лейтенант схватил Домино за волосы и выволок в зал. Пораженные иностранцы, Павел Павлович Козырев, Арчил Метревели смотрят, как по паркету тащат “хозяина дома”, как он, на мгновение застряв в дверях, тут же вышвырнут во двор, в снег. Гнев обычно кроткого Теймураза удивляет и пугает председателя Метревели.