— Как же так! Разве не ваша мать отправила вас сюда?
— Чудовище! Меня привело сюда мое отцовское сердце!
— Отцовское сердце?.. Но разве вы не сын Жамена, который натворил глупости в столице и которого отправили в лесной пансион в Нанси?
На этот раз полковник громовым голосом, которому позавидовал бы сам Юпитер, заявил:
— Я Фугас!
— И что с того?
— Если голос природы молчит, тогда обратись с вопросом к душе твоей матери!
— Черт побери, сударь! — воскликнул советник. — Мы можем долго говорить загадками. Сядьте на стул и объясните, в чем состоит дело... Мария, уведи детей.
Фугас не заставил просить себя дважды. Он рассказал всю историю своей жизни, не упуская ни одной детали и вместе с тем стараясь щадить сыновьи уши господина Ланжевена. Советник терпеливо слушал его с видом человека, которому все это совершенно не интересно.
— Сударь, — сказал он наконец, — поначалу я принял вас за сумасшедшего, но теперь припоминаю, что в газетах что-то писали по поводу вашей истории. Очевидно, что произошла ошибка. Мне не сорок шесть лет, а тридцать четыре. Мою мать звали не Клементина Пишон, а Мария Керваль. Родилась она не в Нанси, а в Ванне, и в 1813 году ей было семь лет. А теперь честь имею кланяться.
— Так ты не мой сын! — гневно воскликнул Фугас. — Ну что ж, тем хуже для тебя! Тебе не нужен отец по фамилии Фугас? Вот и прекрасно! Я и без тебя найду сына по фамилии Ланжевен. Мне это раз плюнуть! Одного я уже знаю. Он, конечно, не советник префектуры и не ходит в церковь в пышном наряде, зато у него простое и чистое сердце и зовут его Пьер, как и меня! Однако прошу прощения! Если вы выставляете человека за дверь, так по крайней мере верните то, что ему принадлежит.
— Да пожалуйста! Можете собрать конфеты, которые мои дети разбросали по полу.
— Речь не о конфетах! Где мой миллион, сударь?
— Какой миллион?
— Миллион, принадлежащий вашему брату!.. Нет! Не брату, а сыну Клементины, моему дорогому единственному ребенку, единственному отпрыску моего рода, Пьеру Ланжевену по прозвищу Пьеро, мельнику в Вергавиле!
— Готов поклясться, сударь, что у меня нет миллиона. Ни вашего, ни чьего бы то ни было еще.
— Ты еще смеешь отрицать, подлец! Я сам отослал тебе его по почте!
— Может быть, вы и отослали, но только я ничего не получал!
— Ах, так! Ну, держись!
С этими словами Фугас схватил Ланжевена за горло. Возможно, в тот день Франция могла бы лишиться советника префектуры, но тут, к счастью, в комнату вошла служанка, и в руке у нее был конверт. Фугас сразу узнал свой почерк и берлинскую марку. Он разорвал конверт и продемонстрировал банковский чек.
— Вот тот миллион, — сказал Фугас, — который мог бы быть вашим, если бы вы захотели стать моим сыном. Но теперь уже поздно что-либо исправлять. Я слышу зов природы. Он требует, чтобы я ехал в Вергавиль. Слуга покорный!
В тот день, четвертого сентября 1859 года, Пьер Ланжевен, мельник из Вергавиля, справлял свадьбу Ланжевена-младшего. Семья мельника была многочисленной и довольно зажиточной. Ее главой был дедушка, красивый и мощный старик, проживший всю жизнь в свое удовольствие и лечивший любые болячки вином из местных сортов винограда. Бабушка Катрин в девичестве была очень красивой и немного легкомысленной. В молодые годы она слишком доверчиво относилась к увещеваниям ухажеров и за это на старости лет Господь наказал ее абсолютной глухотой. Пьер Ланжевен (он же Пьеро, и он же Толстый Пьер) однажды решил попытать счастья в Америке. Было это в те времена, когда многие местные жители в поисках лучшей доли подались за океан. Но лишь Пьер, словно блудный сын, несолоно хлебавши вернулся в родную деревню, и с тех пор только ленивый не смеялся над незадачливым искателем богатств на чужбине. Так уж сложилось, что за жителями Лотарингии закрепилась слава первых на Земле насмешников, и если вы плохо переносите насмешки, то я не советовал бы вам появляться в этих краях. Издевательства односельчан и собственной жены до того допекли несчастного Пьера, что он, взбесившись от сыпавшихся со всех сторон насмешек, решился занять деньги под десять процентов годовых и, предварительно поколотив для острастки законную супругу, купил в Вергавиле мельницу. После этого он долгие годы трудился, как ломовая лошадь, и в конце концов вернул все долги с процентами. За перенесенные страдания изменчивая фортуна расплатилась с ним сполна, одарив его полудюжиной великолепных работников. Этих тучных здоровенных парней нарожала ему жена, ежегодно приносившая очередного ребенка. Отлаженный родильный механизм в их семье работал, как часы. Каждый год, ровно через девять месяцев после поминания местного святого, Клодина, прозванная Глодиной, крестила очередного сына. Но, родив шестого ребенка, жена умерла, а все потому, что сразу после родов, она съела четыре больших куска лотарингского киша. Толстый Пьер не стал повторно жениться. Он и дальше приумножал свое богатство и спокойно ждал, когда подрастут его работники. Однако деревенские шутники не унимались и продолжали донимать его подначками по поводу незаработанных в Америке миллионов, а Толстый Пьер все так же краснел от злости и продолжал барахтаться в своей муке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Итак, четвертого сентября он пышно отмечал женитьбу своего младшенького на доброй полной женщине с толстыми румяными щеками. Такой тип красоты высоко ценится в этих краях. Свадьбу играли на мельнице, поскольку молодая была круглой сиротой и воспитывалась в монастыре.
Неожиданно Пьеру сообщили, что какой-то увешанный орденами господин хочет с ним поговорить, и тут же Фугас во всей своей красе предстал перед предполагаемым сыном.
— Сударь мой, — сказал ему мельник, — сейчас мне недосуг говорить о делах, потому что перед церемонией мы выпили немало белого вина, а теперь собираемся хорошенько выпить за обедом еще и красного вина, и если вы готовы к нам присоединиться, то милости просим. Стол у нас большой. Поговорим потом. Вы не против? Значит вы за!
«Похоже, я прав, — подумал Фугас. — Вот что значит голос природы! Лучше бы, конечно, он был военным, но и этот упитанный крестьянин вполне хорош. Пожалуй, надо его уважить, бог с ним. Зато мы подружимся».
Подали обед. Мяса на столе было столько, что могло бы не поместиться в желудке Гаргантюа. Толстый Пьер, известный всей округе своим многочисленным семейством, стал по очереди представлять полковнику своих сыновей. Фугас очень обрадовался, когда узнал, что у него аж шесть внуков, и каждый из них был желанным ребенком.
Его посадили справа от какой-то тщедушной старушки, представив ее, как бабушку этих сорванцов. «Господи, — подумал он, — до чего изменилась моя Клементина!» Ее действительно невозможно было узнать. Только знакомые глаза оставались живыми и блестящими. «Вот и я, — подумал полковник, — был бы сейчас таким же, если бы меня не высушил добрейший Жан Мейзер!» Он лукаво улыбался, поглядывая на дедушку Ланжевена,
мнимого главу многочисленного семейства. «Бедный старик, — бормотал Фугас, — ты и не представляешь, чем мне обязан!»
В деревне весьма бурно празднуют свадьбы. Я очень надеюсь, что цивилизации не удастся искоренить этот порок. Воспользовавшись царившим за столом весельем, Фугас решил побеседовать со своей соседкой.
— Клементина! — сказал он.
Она подняла к небу глаза и даже нос и ответила:
— Да, сударь.
— Надеюсь, сердце не обмануло меня? Вы ведь Клементина?
— Да, сударь.
— Ты узнала меня, славная добрая женщина?
— Да, сударь.
— Но как тебе удалось скрыть свои чувства?.. До чего сильны эти женщины!.. Я падаю с неба, нарушаю твою мирную жизнь, а ты даже не поморщилась!
— Да, сударь.
— Ты простила меня? Ты согласна, что во всем виновата злая судьба?
— Да, сударь.
— Спасибо! О, спасибо!.. Какая у тебя прекрасная семья! Не успел я появиться, как наш добрый Пьер уже был готов раскрыть свои объятия. Это мой сын, ведь так?
— Да, сударь.
— Так возрадуйся! Он будет богат! Я привез ему целое состояние. От меня он получит целый миллион. Как восхитятся эти милые наивные люди, когда я громко скажу своему сыну: «Сынок, вот тебе миллион!» Уже пора, да? Я могу говорить?