Фугас, который был знаком с письмом доктора Хирца, приложенным к завещанию господина Мейзера, решил, что следует почтить доктора подобающими знаками внимания. Он нанес ему визит, во время которого крепко обнял ученого, расцеловал и даже назвал оракулом Эпи-
давра1. Доктор не отпустил его от себя, велел забрать из гостиницы багаж полковника и выделил ему в своем доме лучшую комнату. Вплоть до 29-го числа полковника принимали, как лучшего друга, и демонстрировали, как чудо природы. Семь фотографов нещадно соперничали между собой за право запечатлеть столь выдающуюся личность. Даже старику Гомеру ни один греческий город не воздавал подобных почестей. Его королевское высочество принц-регент пожелал встретиться с ним лично и попросил доктора Хирца привести полковника во дворец. Фугас поначалу упирался. Ему все еще казалось, что мир пребывает в 1813 году, и он полагал, что солдат не должен встречаться со своим противником.
Принц-регент был видным военачальником. В свое время он лично командовал знаменитой осадой Расштад-та. Беседа с Фугасом доставила ему большое удовольствие, а героическая наивность этого молодого ворчуна2 привела принца в полный восторг. Он наговорил ему массу комплиментов и сказал, что завидует первому императору французов, в окружении которого когда-то было много таких офицеров.
— Таких было немного, — возразил полковник. — Если бы таких, как я, было сотни четыре или пять, то вся Европа была бы у нас в кармане.
Такой ответ приняли за шутку, а не за угрозу, и не стали немедленно увеличивать численность прусской армии.
Его королевское высочество объявило Фугасу, что ему выплатят компенсацию в размере двухсот пятидесяти тысяч франков, и эту сумму он в любое время сможет получить в казначействе.
1 Эпидавр — древнегреческий город, в котором жил бог-врачеватель Асклепий, научившийся воскрешать мертвых.
— Монсеньор, — ответствовал полковник, — всегда приятно заполучить деньги вра... пардон, иностранцев. Но не считайте меня подголоском Плутоса1. Верните Рейн и Позен2, и я оставлю вам ваши двести пятьдесят тысяч франков.
— Вы это серьезно? — смеясь, спросил принц. — Рейн и Позен?
— Рейн принадлежит Франции, а Позен — Польше, и их права являются более законными, чем мои права на эти деньги. Но таковы сильные мира сего: они считают своей обязанностью отдавать мелкие долги и делом чести не отдавать то, что должны по-крупному.
Принц скривился, и вслед за ним скривились лица всех придворных. Присутствующие сочли, что со стороны Фугаса было крайне невежливо уронить каплю правды в бочку глупости.
И только присутствовавшая на приеме хорошенькая венская баронесса была очарована личностью полковника. Ее совсем не шокировали его речи, и она была бы рада познакомиться с ним поближе. Надо сказать, что венские дамы имеют репутацию гостеприимных хозяек и стремятся повсюду демонстрировать это качество, даже за пределами своей страны.
Имелась еще одна причина, по которой баронесса де Маркомаркус стремилась заполучить к себе полковника. Вот уже несколько лет, как она коллекционировала знаменитостей. В виде фотографических портретов, разумеется. В ее альбоме было множество фотографий генералов, государственных деятелей, философов и пианистов. Каждый из них лично вручил ей свою фотокарточку,
Бог богатства в греческой мифологии. Зевс ослепил его, чтобы он не мог отличать честных людей от нечестных. Асклепий вернул ему зрение.
Позен — ныне польский город Познань.
приписав внизу: «С искренним уважением». В ее коллекции имелись портреты духовных лиц и даже одного известного кардинала, но не было ни одного выходца с того света. Изнывая от любопытства и нетерпения, она отправила Фугасу приглашение на ужин. Однако полковник собирался на следующий день уехать в Данциг и поэтому решил письменно, с тысячью извинений, отклонить приглашение. К тому же нашему нежному рыцарю казалось, что, если он будет проводить вечера в приятных беседах с самыми красивыми женщинами Германии, то тем самым нарушит клятву верности Клементине. Он порылся в памяти, пытаясь вспомнить какую-нибудь изящную эпистолярную форму, потом решительно присел к столу и написал: «Будьте снисходительны, прекраснейшая из женщин, я...»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
После этих слов вдохновлявшая его муза сочла, что она выполнила свою задачу, и удалилась. Впрочем, писать ему совершенно не хотелось, а вот поужинать хотелось, и даже очень хотелось. Когда он это понял, все сомнения рассеялись сами собой, словно облака, разогнанные легким северо-восточным ветром. Он надел редингот с брандебу-рами и отправился вручать свой ответ лично. Это был первый поздний ужин после его возвращения к жизни. Фугас поел с отменным аппетитом и неплохо выпил, правда, не как обычно. Баронесса Маркомаркус была очарована его остроумием и неиссякаемым красноречием и задержала у себя полковника, насколько смогла. Она и сейчас, показывая портрет полковника, говорит своим друзьям: «Покорить мир способны только французские офицеры!»
На следующий день он сложил свои пожитки в купленный в Париже чемодан из черной телячьей кожи, забрал в казначействе причитающиеся ему деньги и отправился в Данциг. В вагоне он крепко спал. Есть полковнику не хотелось, потому что накануне он плотно поужинал. Про-
снулся он от громкого храпа. Фугас попытался найти источник храпа, не обнаружил его вокруг себя, открыл дверь соседнего купе (известно, что немецкие вагоны гораздо удобнее наших) и стал трясти какого-то толстого господина, в груди которого, несомненно, был запрятан целый орган. На одной из станций он выпил бутылку марсалы и съел две дюжины сэндвичей, поскольку вчерашний ужин возбудил у него аппетит. А на вокзале в Данциге его едва не ограбили, но полковник успел вырвать свой черный чемодан из рук какого-то жирного пройдохи, пытавшегося его унести.
Затем он приказал отвести его в лучшую гостиницу города. Там он заказал себе ужин и сразу помчался в дом семейства Мейзеров. Еще в Берлине ему многое рассказали об этих милых людях, так что Фугас прекрасно понимал, с какими скупыми мерзавцами ему придется иметь дело. Именно поэтому он с самого начала принял развязный тон, что, надо полагать, немало удивило тех, кто прочитал предыдущую главу.
К сожалению, полковник слишком сильно размяк после того, как миллион оказался у него в кармане, а стремление поближе познакомиться с содержимым высоких желтых бутылок сыграло с ним злую шутку. По его собственным словам, к часу ночи у него совсем помутился разум. Он даже утверждал, что распрощался с этими прекрасными людьми, оказавшими ему столь теплый прием, и только после этого свалился в глубокий колодец, неосвещенный край которого лишь слегка выступал над мостовой. Кстати, в этом месте было бы неплохо поставить отдельный фонарь. Вот что он сам рассказывал по поводу приключившегося с ним конфуза: «Очнулся я в очень холодной воде, весьма приятной на вкус. Поплавав пару минут, я начал искать точку опоры, схватился за толстую веревку, по которой без труда вскарабкался наверх
![]()
Фугас надел редингот с брандебурами
и выбрался на землю, до которой было не более сорока футов. В этом не было ничего сложного. Потребовались только крепкие руки и гимнастические навыки. Не успел я выбраться на мостовую, как ко мне привязался ночной сторож. Он дерзко спросил, что я тут делаю. Пришлось в назидание немного его вздуть, и от этой легкой разминки у меня заметно улучшилось кровообращение. Перед тем, как вернуться в гостиницу я остановился под фонарем, заглянул в бумажник и обнаружил, что благодаря толстой коже и надежному замку мой миллион совсем не намок. К тому же я обложил дар господина Мейзера полудюжиной стофранковых билетов, толстых, как кожа у монаха. Это соседство и уберегло мой чек».
Убедившись, что миллион находится в целости и сохранности, он вернулся в гостиницу, улегся в кровать и заснул как убитый. Утром ему принесли ответ из полиции Нанси, в котором говорилось:
