Читать интересную книгу Каин: Антигерой или герой нашего времени? - Валерий Замыслов

— По сей дороге вас ловить не будут, но на всякий случай до самых келий Филиппа вас поведут мои верные содруги — Никита Монах, Ермила Молот и Федор Рогатый. Люди надежные, сумеют что сказать, но города, на всякий случай, обходите лесом. В селах же и деревеньках мужики худо-бедно, но вас накормят. Доберетесь!

Захарыч земно поклонился Ивану:

— Зело редкий ты человек, Иван Осипович, однако путь твой будет тяжкий. Да храни тебя, всемилостивый Господи!

Глава 13

Родная матушка

Иван редко бывал в своих хоромах. Во-первых, закрутился по своим делам, а во-вторых, домой его не тянуло. Авелинка оставалась холодной, на ласки была скупа, а посему так и не затяжелела, чем весьма огорчила Ивана. Вот тебе и веселый, шумный терем с кучей детворы!

Норовил приструнить супругу, чтобы в постели вела себя как сладострастница, но Авелинка, поджав губы, сухо ответила:

— Ты меня через Пыточную к себе привел. Чего ты хочешь? Не мил ты сердцу моему, с первого дня не мил. Ты же Каин! Не зря ж к тебе такая кличка на всю жизнь прилипла. Кто ж захочет детей от Каина?

Иван, с трудом сдерживая себя, сжимал кулаки, ему хотелось ударить непокорную супругу, но он не сделал этого, потому что в жизни не поднимал руки на женщину, тем более, не взирая на обидные слова жены, в какой-то мере он понимал правоту слов Авелинки.

Да он и впрямь — Каин, коль забросил своих родителей, которых не видел уже много лет, хотя они и находились совсем недалече от Москвы.

Непростительно, Иван! Ты совсем забыл отца и мать, и нет тебе за то никакого прощения. Не пора ли их вызволить из лесной глухомани? Сколько же можно им горбатиться на купца Петра Филатьева, на этого пройдошливого человека, коему удалось вывернуться после убийства гарнизонного солдата. Деньгами откупился, собака!

Всё, сегодня же он встретится с купцом и разом покончит дело.

Такая мысль пришла в голову Ивана в то утро, когда он, проводив старообрядцев, вернулся в Зарядье. Отдохнув пару часов, он вновь уселся на коня и поехал к Сыскному приказу, чтобы забрать караул и вновь начать «перетряхивать всю Москву».

— На Мясницкую, братцы.

Солдаты по привычке не спрашивали — куда, зачем и почему — ибо знали, что Каину видней, где искать раскольников.

Привратник, увидев Каина с караулом, незамедлительно открыл ворота, подумав: «Никак хозяин что-то набедокурил».

— Ипатыч жив, борода?

— Ипатыч?.. Уж полгода как преставился, царство ему небесное.

— Жаль, весьма жаль.

«Вот и к Ипатычу не нашел время заехать. Каин ты Каин».

Сказал караулу:

— Потолкуйте с дворовыми. Не привечал ли купец раскольников.

Филатьев встретил своего бывшего дворового с напряженным лицом, хотя и выдавил приветливую улыбку.

«Черт его принес. Неужели что пронюхал? На дворе караул оставил. Дурной знак!».

— Присаживайся в кресло, Иван Осипович. Какая нужда привела?

— Прошелся по твоим лавкам. Приказчики и сидельцы не в меру шельмуют. А недавно слух прошел, что ты, господин Филатьев, казенный лес воруешь и в неустановленных местах красную рыбу ловишь. Не пора ли тебе в Сыскном приказе дознание учинить?

Иван сказал наугад, но, увидев, как изменилось лицо Филатьева, уверился: рыльце в пуху.

— Помилуй, Иван Осипович! Навет! Уважающий себя купец никогда не позволит никакого воровства.

— Это ты-то уважаемый, Филатьев! По самые уши в шельмовстве погряз. Да тебя только за убийство солдата Григория Порфирьева надо в Пыточную доставить.

Иван говорил резко и грубо, чем еще больше нагонял страху на купца.

— Моя вина не сыскана. Холопишки оказались виноваты.

— Хватит лгать, Филатьев! Мне доподлинно известно, какую ты мзду отвалил бывшему начальнику Сыскного приказа. На сей раз не увильнешь. Дыба истину покажет. Не забывай, что я очевидец тех событий. Ныне твое слово против моего, и гроша не стоит. За все ответишь, Филатьев.

Руки купца задрожали, он постарался сцепить ладони, но это не помогло.

Сам по себе купец был ушлый: он и мертвый из петли вывернется, но на сей раз Петр Филатьев понял, что от Каина ему не уйти, ибо тот, почитай, стал, чуть ли не хозяином приказа, а князь Кропоткин во всем ему потакает. Может, все-таки мзду сунуть, да такую, что у Каина глаза загорятся.

— Ты вот что, Иван Осипович… Мы все же свои люди, сколь годов у меня жил. Да и земляки, в одной деревеньке когда-то на реке Саре жили. Ну, подзатыльника порой давал, так это дело обыкновенное, уму-разуму юноту учил. Всяк хозяин так делает… Ныне же можно, ить, и миром поладить. Слышал я, что караул твой в скудной пристройке живет. Добрую избу бы им поставить, да и сам Сыскной подновить. Хочу порадеть за дело государево. Прими на благое дело две тысячи рублей.

— А чего так мало? — усмехнулся Иван. — От дыбы уйти — и всего капитала не пожалеешь. После пыток ты превратишься в груду костей. Так что крепко помозгуй, Филатьев.

— Четыре, Иван Осипович!

— Тьфу! Как был ты скрягой, так скрягой и сдохнешь.

— Пять! Больше нету, Иван Осипович.

— Ну, буде! И ржавой полушки от тебя мерзкого паука не возьму.

— За что ж такая немилость? Не пойму.

— И никогда не поймешь, ибо ты, Филатьев, из породы тех людей, чей жадный глаз только сырой землей насытиться… И все же мелочишку у тебя попрошу.

— Все что угодно, Иван Осипович.

— Вольную грамоту отцу и матери дай. Хватит им на тебя спину гнуть. И за все годы их жизни, начиная с деревни Ивановки, вернешь оброчные деньги, да еще щедро наградишь, чтобы родители мои ни в чем не нуждались. В карете привезешь их в мои хоромы, что в Дорогомиловской слободе.

— Все немешкотно исполню, Иван Осипович. Тотчас сяду за бумаги.

— Давно приказчик у родителей не был?

— С осени, как медок привез.

— Вот сей приказчик сегодня же за родителями и съездит… Раскольников не держишь? А то некоторые купцы за кусок хлеба к себе привечают, и на самые тяжелые работы ставят.

— Упаси Бог, Иван Осипович! Вот те крест!

Иван резко поднялся из кресла и пошел прочь из купеческих покоев.

На дворе спросил:

— Как дела, братцы? Всех опросили?

— Кажись, раскольников здесь не было, Иван Осипович.

— Значит, ложный слух. Поехали на Фроловку, глянем одно укромное гнездышко.

Но куда бы ни ездил Иван, как бы ни проверял «малины» и вертепы, нигде старообрядцев не обнаружил.

Воры диву давались: Каин за последнее время не забрал ни единого жулика. За раскольниками гоняется, зато братва оживилась, все больше и больше наводняя Москву.

На другой день Иван решил заехать в хоромы, чтобы встретиться с родителями, но встретился лишь с одной матерью, которая навзрыд заплакала и, прижимаясь к сыну, скорбно молвила:

— Отца-то намедни медведь задрал. В лесу схоронила.

Ивана окаменел, а на сердце навалилась тяжелая глыба. Ему стало так горько и тоскливо, что он обессилено опустился на лавку.

— Как это случилось, матушка?

— Пошел проверять дупло и наткнулся на голодную медведицу. Сколь лет такого не случалось, а тут…

Иван не находил слов, чтобы успокоить мать. Смотрел на нее, и сердце его еще больше сжималось. Постарела, осунулась и даже как-то убавилась в росте, превратившись в старушку.

«Эх, Каин ты Каин. Живешь ты, как перекати-поле, и теряешь самых близких тебе людей. А ведь давно мог вытащить в Москву отца. Забыл в суете сует, увлеченный своими далекими от родителей мечтами. Да что же ты за человек? Змей Горыныч, от которого никогда не жди добра».

Пожалуй, впервые Иван признался себе, что он далеко зашел со своими никому не нужными планами, и от этой мысли он растерялся, чего с ним никогда не было.

— Прости меня, непутевого, матушка.

— Да что ты, что ты, сынок. Приказчик сказал: в большие люди выбился. Вон ты, какой ладный. Вся Москва, чу, тебя уважает. А отец все равно бы долго не прожил. Еще три года назад ноги прытко застудил, так отниматься стали.

— Тем более, матушка. Лекарей мог найти. Тем более!

— Не сокрушайся, сынок. Жаль, вестимо, отца, но так уж на роду его написано от зверя погибнуть, а вернее, так Бог распорядился. Господь-то каждому свой срок отводит.

Мать всхлипывала и жадно рассматривала блудного сына. Последний раз видела его отроком, а ныне перед ней матерый мужик с печальными глазами и седыми паутинками в бороде.

— Знать и по тебе судьба-то бороной прошлась, а ведь еще только тридцать лет. Господи, сыночек! Ванечка!

Иван и вовсе потемнел лицом, и склонил голову, а мать гладила невесомой сухонькой ладонью по его густым черным волосам и все говорила: то про отца, то про лесную жизнь, то вдруг вспоминала родную деревню Ивановку, что в Ростовском уезде на реке Саре.

— Помнишь, Ванечка, как мы с тобой песни пели?