паренек, – сказал человек, распрямляясь. С близкого расстояния Шагги хорошо видел, какие места на лице гостя забыли выбрить его трясущиеся руки, видел порезы, красовавшиеся на его подбородке.
Агнес так встряхнула Шагги, что его тщательно расчесанный пробор исчез под растрепавшимися волосами.
– Это что с тобой такое? Ну-ка извинись перед мистером… мм, мистером… – Агнес забыла фамилию, и понедельнично-четверговый Питер нервно задергался. Она снова встряхнула сына. – Извинись перед Питером!
– Извините, мистер Питер, – сказал он, глядя при этом на Юджина.
* * *
Мэри-Долл пересекла комнату, направляясь к Юджину.
– Я вас прежде не видела. Вы тоже с Дандас-стрит?
– Нет.
– А я подумала, что не узнала вас. – Она сбросила свою блестящую челку на глаза и, почувствовав себя лучше, ухмыльнулась. – Я трезвая вот уже почти три месяца. Муниципалитет дал мне маленькую квартирку. Я была в списке почти четыре года. Надеюсь вскоре получить двухъярусные кровати для гостиной. Тогда дети смогут ко мне переехать. – Она кокетливо намотала прядку волос на палец.
Юджин изобразил улыбку. Она неправильно это истолковала.
Мэри-Долл продолжала без остановки выбалтывать подробности своей жизни, не задумываясь.
– Я экономила страсть как. И я уже купила себе маленький цветной телевизор, симпатичный ковер, всякую ерунду, то да сё. Хотелось бы мне быть как Агнес. Она прекрасно содержит дом, да? И о себе не забывает. Она даже в худшие свои времена была великолепна.
– Правда?
– Да-да. Даже в худшие времена она одевалась с иголочки. – Она сменила тему, устав говорить о других женщинах. Мэри-Долл положила руку ему на плечо.
– Слушайте, вы мне так и не сказали, на какие собрания вы ходите.
– Я не хожу. Не хожу на собрания. У меня нет проблем с алкоголем.
– Правда? Как вам повезло. А мои не нужны? – Она рассмеялась. Десны у нее были белые и безжизненные.
– Нет, спасибо. – Юджин поднял голову и, перекрикивая музыку, позвал Агнес. Ему показалось, она чувствует себя неловко – вероятно, ее малец говорит что-то неудобоваримое. Он кивнул своей большой рыжей головой, и Агнес двинулась к двери.
Юджин извинился перед похожей на призрака женщиной и вывел Агнес в коридор. Здесь было тихо и не так накурено. Агнес увидела, как Юджин положил руку на поясную сумку, и ей от этого его движения стало не по себе.
– Слушай, я, пожалуй, пойду. Может, сделаю пару ездок, пока все клубы не закрылись на ночь.
– Да, конечно. Ты в порядке?
– Да-да, – слишком быстро ответил он и поскреб загривок.
Агнес сразу узнавала ложь, когда видела ее. Она подалась вперед, чтобы поцеловать его в губы, но Юджин неловко отвернулся и чмокнул ее в щеку. Поцелуй был легкий и пустой – этакий небрежный поцелуйчик друзей на французский манер. Он отстранился, и она поняла, что все еще стоит с приоткрытыми губами, готовая к настоящему поцелую, которого так и не получила. Она предлагала ему страстный поцелуй, а ему этого не требовалось. Она почувствовала себя старой и грязной. Теперь она увидела в нем Коллин и слишком поздно изменила выражение лица с любви на обиду, а потом на броню.
– Ну, я позвоню.
– Да, жду. – Она беззаботно фыркнула, скрестив руки на груди.
– Ну а ты возвращайся к своей… Ммм… – Он не мог подыскать подходящего слова. – Вечеринке.
Она смотрела на дверь, которая закрылась за ним, услышала, как он подергал ручку – проверял: встала ли на место защелка, словно запечатывал коробку. Она услышала, как хлопнула калитка – он вышел на дорогу, окликнул племянников и племянниц, игравших во дворе. Голос был другой – не тот, которым он разговаривал с ней. Она почти всю жизнь прожила, прислушиваясь к звучанию такси, а потому точно знала, когда он сел в машину, когда захлопнул дверцу. Она слышала, как заурчал и взревел двигатель, и поняла, что он слишком резко сорвался с места. Но что говорить – распознавание звуков такси было делом нехитрым.
Из гостиной до нее доносилось сахарное шипение открываемых бутылок шипучки. Она видела своих друзей в их мешковатых одеяниях. Пьянство на долгие годы загнало их в тупик, заморозило, украло целые десятилетия, вышибло их из мира, в буквальном смысле высосало из них жизнь. И вдруг она почувствовала себя больной, ей захотелось, чтобы они ушли, чтобы ее жизнь очистилась.
Агнес посмотрела на себя, и ей стало стыдно – как это она опустилась так низко, что позволяет себе быть с ними? Потом она почувствовала себя еще хуже оттого, что такие нехристианские чувства овладевают ею. Под потолком в коридоре плыло густое облако сигаретного дыма. Кто-то поставил новую пластинку с популярной музыкой. Агнес уже слышала ее прежде. Писклявый голос запел: «С днем рождения, с днем рождения»[117]. Агнес отправилась в ванную, чтобы привести себя в порядок.
Неужели она тоже сломана и застряла на месте, как они? Из зеркала на нее смотрела точная копия Элизабет Тейлор, только теперь она превратилась в Лиз, тщеславную и высокомерную версию с фотографий папарацци на яхте в Пуэрто-Вальярта[118]. Волосы у нее все еще оставались густыми, стрелки «кошачий глаз» не размазались. Но теперь волосы стали слишком черными, а косметика была нанесена слишком густо, и все в цветах, модных десятилетие назад. Даже тени для век были цвета зеленый металлик, напоминавший окислившуюся медь. Она достала свою старую черепаховую расческу поправила локоны, пригладив и сделав их ровнее, менее пышными, не такими старомодными. Она взяла резинку и собрала волосы в первый в жизни жалкий хвостик. Лицо ее разгладилось, когда она стерла густой слой губной помады, металлический блеск с век и розовые румяна, прикрывавшие сосудистые звездочки. Пустая, как чистый лист, она нанесла ярко-голубую подводку, как это делали молодые девчонки в телепрограмме «Самые-самые»[119].
Она снова подняла голову и увидела в зеркале женщину, ничуть не отличавшуюся от прежней. Ее заклинило, как и всех остальных. Ее проблема была внутри нее.
Ей до потери сознания захотелось выпить что-нибудь, что угодно, только чтобы пропала эта женщина из зеркала. Агнес достала из своей косметички старый конверт, в каких присылали счета за газ, вытащила из него две таблетки счастья от Брайди Доннелли. Без воды разжевала их, запрокинула голову и проглотила их, как птенец.
Она не спеша докурила сигарету, уронила ее в унитаз, где та с шипением погасла. Глядя на то, как вихрь воды уносит окурок, она постепенно забыла о том, что ее мучило. Она снова посмотрела в зеркало и улыбнулась. Вот она и привела себя в порядок.
Двадцать два