Кровь побежала из его носа внутрь, забулькала в горле, он повернул голову набок, и теперь кровь полилась на серую землю алой струей.
Двигаться Шагги не мог – противник сидел на его груди, Френсис держал его свободную руку. Он лежал там и издавал булькающие звуки, потому что кровь собиралась в горле. По крайней мере толпа насладилась зрелищем. И только тогда появились слезы.
Черная паутинка запекшейся крови расползлась по левой стороне лица Шагги. Он пробирался сквозь высокую траву на торфяниках, а другие ребята шли по Пит-роуд и возбужденно болтали, словно увидели небо, расцвеченное северным сиянием.
Солнце уже катилось к закату, трава под его ногами была острая и твердая, схваченная первым осенним морозцем. Он остановился за Шахтерским клубом и принялся возиться с пустыми пивными кегами. Если правильно нажать пальцем кнопочку, из отверстия выползает дрожжевая пена. Мальчишки постарше собирались здесь и выкачивали из бочек остатки, а потом слизывали пивную пену с пальцев и нарезали круги, как в немом кино, изображая пьяных. Они не знали, какими бывают настоящие пьяные. А Шагги знал и ненавидел то, что они делали.
Он некоторое время прятался в тени, без особого энтузиазма выжимая остатки из бочек, выжидая, когда ребята из школы разойдутся по домам. Он крадучись шел сквозь высокие камыши, перепрыгивая через ручьи, ступая на выброшенные телевизоры и детские коляски, чтобы перебраться через стоячую воду. Он остановился у вытоптанного клочка травы, размышляя, не потренироваться ли ему здесь. Но вместо этого принялся пинать носком комья земли и снова начал плакать тяжкими, скрипучими всхлипами, ненавидя себя за то, что распустил нюни.
К тому времени, когда Шагги перебрался через проволочную ограду на задний двор их дома, он уже успел дать себе обещание не обедать сегодня. Шагги остановился у лежащего холодильника. Смахнул с поверхности воды мертвых комаров, а потом сунул свою окровавленную голову целиком в ледяную воду. С минуту он тихо стоял на коленях, затаив дыхание, но ожог стыда не проходил. Он потер свое окровавленное лицо, с которого стекала и змеилась розоватыми струйками вода. «Экая красота», – подумал он, но потом пожалел, что такая мысль пришла ему в голову.
Лик стоял над ним, держа его за шкирку.
– Иди в дом. Я тебя весь этот чертов день жду.
В доме вовсю кипела работа, все главные лампы горели прожорливым светом. Лик и Шона Доннелли, младшая из детей Брайди со второго этажа над ними, деловито развешивали позолоченные ленты. На стене висел розовый плакат с приветствием: «Первый день рождения малышки». Над словом «малышки» Лик аккуратно приклеил клочок миллиметровки, на котором цветными карандашами было написано «Агнес». Вдоль стены выстроились деревянные стулья из столовой, а канапе приютилось в углу. На палочки были наколоты сосиски, сочные дольки ананаса пристроились рядом с влажным оранжевым сыром чеддер. Везде стояли вазочки с арахисом в окружении литровых бутылок шипучки – угощение выглядело богато и свежо.
– Это еще к чему? – спросил Шагги, отирая влажное лицо.
– Сегодня ее день рождения, – сказала Шона. Она развернула гирлянду цветных фонариков, потом посмотрела на него и прищурилась. – У тебя лицо в крови?
– Ерунда, кровь из носа. Такое случается, когда мозги растут быстрее черепа. – Он пожал плечами. Казалось, что объяснение вполне правдоподобное. – Как бы то ни было, мама мне сама сказала, что ей всего двадцать один! – Шагги украдкой продвигался к долькам ананаса. – На самом деле я думаю, что ей немного за тридцать, только вы ей не говорите, что я ее выдал.
– Сегодня ее день рождения у АА, дурачок, ее юбилей трезвости. – Лик балансировал на стуле, приклеивая клейкой лентой надутые шарики к уголкам фанерных шкафов. Он улыбался. Это явление было таким редким, что Шагги остановился и уставился на брата.
Шона фыркнула со смеху.
– Ты пропустил слишком много занятий в школе, Шагги. Говоришь, как такой маленький мальчик из богатой семьи. Я думала, ты будешь первым в классе.
– Первым по количеству говна в голове, – сказал Лик. – Может, поэтому у него и кровь из носа течет.
– Как бы там ни было, твоей старушке-матери сорок пять, не больше и не меньше, – сказала Шона.
– А мне почти двадцать один, слышишь, ты, умственно отсталый.
Шагги было трудно это принять.
– Но она просит меня покупать ей поздравительную открытку на двадцать первый день рождения.
– Что? Каждый год? – спросила Шона.
– Да.
Лик кивнул Шоне в знак подтверждения своих слов.
– Я знаю. Я знаю.
– Слушайте, я только делаю то, что ей приятно, ясно вам? А почему мне никто не сказал про ее алкоголический день рождения? Я бы сделал ей подарок.
Он чувствовал себя уязвленным и набрал целую горсть арахиса, засунув руку в вазочку до самого дна.
– Эй, а ну – не трогай. – Шона легонько шлепнула его сбоку по голове.
– Не сказали тебе? Не смеши меня. Это все равно что сказать доносчику – ты не умеешь держать язык за зубами, – сказал Лик.
– Нет, умею. – Шагги опустился на диван и принялся жевать украденные орешки один за другим, наслаждаясь соленым вкусом, наслаждаясь видом изобилия в этом доме. – Я сейчас храню не меньше пяти сотен секретов.
– Разболтаешь-разболтаешь, ты доносчик номер один, – продолжал поддевать его Лик.
– Заткнись (орешек), я знаю миллион тайн (орешек), о которых ты и не догадываешься.
– Например?
– Да, например? – сказала Шона. Они перестали готовиться к вечеринке и повернулись к нему.
Искушение было сильным; возможности повисли в воздухе, как тысяча дверей. Он не мог сдержаться. Съев еще несколько орешков, он улыбнулся.
– Ну, хорошо (орешек), я знаю, что Шона (орешек) берет деньги (орешек) у Джино – торговца мороженым (орешек), а он за это разрешает ей (орешек) посмотреть на его волосатый сморчок (орешек).
Шона метеором соскочила со стула, насколько это позволяла ей узкая юбка-карандаш. Она разорвала гирлянды, но это ее не остановило. Шагги уже вылетел за дверь. Доносчикам требовалось умение быстро бегать.
– Ну, я же тебе говорил! – крикнул ему вслед Лик. – Доносчик. Номер. Один!
* * *
На вечеринку собралась куча народа, и неловкие незнакомцы пытались завоевать себе пространство в маленькой гостиной. По периметру комнаты были аккуратно расставлены разномастные стулья, которые Шона любезно заняла у родни, живущей выше и ниже по улице. На стульях сидели приглашенные клиенты с Дандас-стрит. Они расселись тесными группками, курили не переставая и молчали, только кашляли надрывно. Иногда кто-нибудь заговаривал – о погоде или о неудачах, преследующих малютку Джинни, приходившую на Дандас по средам, но вскоре все снова курили сигареты и смущенно разглядывали свои