Я зажмурила глаза. Мама никогда не любила сладкий чай, который здесь пили все остальные. Ей нравился черный, и она всегда держала отдельный кувшин с ним в холодильнике только для себя. Мэру было бы проще простого подливать «печаль» в ее чай так, чтобы никто из нас об этом не знал.
Голос отца дрожит, когда он говорит:
– Все это время я думал, что это что-то внутри нее, что заставляет ее грустить, как и людей, которые приходят в Дом Воспоминаний. Но это был ты. Ты сделал ее такой.
Папа стоит, выпрямившись, его глаза вспыхивают. Он выглядит так, будто готов броситься на мэра.
– В ту ночь, когда она ушла – когда Люси была безутешна, – именно ты предложил мне заставить ее думать, что Амелия попала в аварию. Ты сказал мне, что, если я этого не сделаю, Люси может закончить как ее мать. Что печаль, как у Амелии, генетически у нее в крови и лучше всего было бы избавить Люси от боли прежде, чем она успела бы просочиться в нее, как просочилась в ее мать. – Слеза скатывается по щеке отца в то же время, когда его пальцы сжимаются в кулаки. – Все это время я думал, что дело во мне. Я думал, что это я сделал что-то такое, что вызвало печаль, которая пожирала ее изнутри. Что я сделал что-то, что заставило ее уйти, но это был ты, да? Ты просто ее выжил.
Мэр Ворман выглядит так, будто собирается все это отрицать, но Отис прерывает его.
– Мэр держал тебя именно там, где хотел, Чарли, – продолжает Отис. – И как только он убедил тебя заставить Люси забыть, у него появился необходимый рычаг. Он мог использовать то, что ты сделал с Люси, против тебя самого. Он мог заставить тебя стирать память у горожан, которые раскапывали воспоминания, чтобы ему не приходилось так сильно полагаться на этот напиток. Потому что он прекрасно понимал: если слишком много людей выпьют его и начнут вести себя как мой отец, другие люди в городе могут что-то заподозрить.
Офицер Льюис смотрит на меня.
– Именно это и произошло.
– Вы знали, что это заставляет людей забывать самих себя, – добавляю я, смотря в зеркальные линзы, закрывающие его глаза. Его рот дергается. – Вы знали о побочных эффектах, но вам было все равно, не так ли?
Мэр прочищает горло.
– Это моя работа – поддерживать город. – Его голос звучит как низкий рык. – Я просто делал то, что моя семья делала на протяжении многих поколений. Любой из вас сделал бы то же самое на моем месте.
– Где она? – Внезапно отец оказывается рядом со мной. Он вырывает у меня из рук канцелярский нож и прижимает его к горлу мэра. – Где моя жена? Скажите мне, куда она уехала!
Из папиного рта летит слюна, когда он кричит. Свободной рукой он толкает мэра назад. Мэр Ворман ударяется спиной о стену, очки-авиаторы сползают на переносицу.
Он смеется.
– Вы все просто поверите ему на слово? – Он кивает на офицера Льюиса.
– Он говорит правду, – отвечаю я. – Я знаю, что это так, потому что я заставила его все вспомнить.
– Она заставила и меня вспомнить. – Марко улыбается. – Она может заставить каждого в городе вспомнить, что ты с ними сделал. Это конец твоей игре.
– Это невозможно, – говорит мэр. Но его голос дрожит, когда он это произносит.
Глаза отца округляются, и он смотрит туда-сюда между мной и офицером Льюисом, словно обдумывая все это. Он видел меня с женщиной из Оклахомы, поэтому он знает, что я могу сделать. Возможно, он складывает пазл воедино и осознает, что я сделала то же самое для Отиса Льюиса. Он опускает канцелярский нож. В его глазах появляется выражение, которое я не могу определить.
– Значит, это правда, – шепчет он. Грустная улыбка появляется на его лице. – Я должен был собрать все воедино в тот день в кабинете, когда ты помогла мне вспомнить маму. Я просто не думал, что это возможно. – Его улыбка становится еще шире. – Ты настоящее чудо.
– Это невозможно. Она заставляет людей забывать. – Говорит мэр, как будто он уже видел, как я это делаю. – Я думал, ты сказал, что она может заставить людей забыть?
Отец пожимает плечами, его глаза наполнены чем-то сродни удивлению.
– Похоже, беру свои слова обратно. Я сказал, что все мужчины из рода Миллеров заставляют людей забыть. Мне и в голову не приходило, что Люси может быть другой. Что она будет лучшей из всех нас.
Мэр поворачивается, чтобы посмотреть на Марко, и что-то, что он видит в его лице, должно быть, наконец-то соединяет все воедино, потому что он бледнеет.
– Это невозможно, – повторяет он.
Марко одаривает его язвительной улыбкой.
– Это так. Я знаю все. Все.
– Повернись и заведи руки за спину. – Когда мэр колеблется, офицер Льюис хватает его за плечо и прижимает к стене. – Я сказал, руки за спину! – Затем он снимает с пояса наручники. Они с удовлетворительным щелчком застегиваются на его запястьях.
– Извините, – кричит Мануэла, в голосе которой звучит одновременно облегчение и раздражение от того, что все, кажется, о ней забыли. – Вы можете уже снять с меня эти штуки? Я не чувствую пальцев.
Офицер Льюис подходит к ней и достает складной нож.
– Опасные беглецы, да? – смотрит он на мэра.
Мануэла поднимает брови чуть ли не до самой линии волос, потом закатывает глаза:
– Вряд ли. Мои руки, пожалуйста.