(Ленобласть, Белоруссия, Сталинград) «местечки и города с обывательским населением» были сняты с государственного снабжения [948]. Начиналось время «большого скачка» с очередными обещаниями через 10–15 лет построить «царство социализма».
Таким образом, период НЭПа представлял собой клубок противоречий. С одной стороны, был создан механизм трудовой мотивации. В деревне довольно быстро восстановилось поголовье крупного и мелкого рогатого скота, росло обеспечение крестьян продуктивным скотом, быстро наращивалось конское поголовье. Осуществлялась селекционная работа, шел быстрый процесс перехода на многопольную систему обработки земли, выращивался племенной скот.
Профессор В. М. Кудров, корректируя данные советской статистики и опираясь на расчеты специалистов, определил, что наиболее высокие темпы роста промышленности СССР приходились именно на годы НЭПа [949]. Вместе с тем в обстановке модернизации страны по преимуществу аграрной, но руководимой убежденными марксистами, мечтавшими о скорейших «социалистических преобразованиях», сохранялись серьезнейшие экономические проблемы. Власть испытывала тревогу, получая информацию о нарастающем недовольстве основных социальных групп своими экономическими перспективами. Возникла необходимость в новых подходах и решениях.
Глава 9
СОЦИАЛЬНО-МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
События ХX века, начиная с Первой мировой войны, многое кардинально поменяли в мироощущении и духовных приоритетах рядового российского жителя. Гибель миллионов людей, разочарование в способности власти решить существующие проблемы соединились в умах многих с надеждой на новую счастливую жизнь, неразрывно связанную с идеей социальной справедливости. Вместе с тем, как нам представляется, нельзя преувеличивать широту распространения социалистических идей. Лишь весьма небольшая часть людей читает, сопоставляет, анализирует программы политических партий. Основная масса воспринимает по-разному лозунги, призывы в силу своего жизненного опыта, своего менталитета. Революция — дело политически активного меньшинства. Подавляющее же большинство населения во все исторические периоды живет своей обыденной повседневной жизнью.
Конечно, многие из этих людей не оставались равнодушными к происходящим историческим катаклизмам (смена правителей, войны, революции и т. п.), но их духовная сопричастность этим событиям, как правило, далека от жизни одними лишь идеалами революции и прочнейшим образом соединяется с повседневными нуждами. Активная самововлеченность основной массы чаще всего кратковременна и не может быть иной, гарантируя тем самым определенную устойчивость общества и сохранение традиционных ценностей. Их осмысление происходящего базируется прежде всего на традиционалистских ориентирах, которые причудливо переплетаются с привнесенными новыми идеями и понятиями, подчиняя и преображая их в соответствии с собственными представлениями.
Духовные проблемы воспринимались большинством исключительно через призму реальных проблем: добычи пропитания, одежды, поддержания тепла в жилищах, сохранения здоровья — своего и своих близких. Такой взгляд во многом сводил оценку происходящего к поиску и обозначению «врагов», повинных в тяготах и неустройствах жизни. Другая, значительно меньшая часть пыталась разглядеть за «развороченным бурей бытом» будущую Россию, понять, что принесла и принесет полоса революций в духовном отношении, как повлияет она на сущность самого человека. Для этих людей годы революции, включая Гражданскую войну, стали жестоким испытанием не только их физических сил, но и духовных ориентиров. Трагизм Гражданской войны, голод 1921–1922 годов, неудача европейской революции, реалии нового бытия разрушали многие иллюзорные представления о быстром построении социалистического общества. Перед частью вчерашних участников революции вставала проблема выбора и необходимости лицемерия. Для других людей все происходящее явилось подтверждением их первоначального диагноза о безумстве «большевистского эксперимента». Третьи по-прежнему убеждали себя и окружающих в грядущем торжестве социализма и обвиняли своих противников и разочаровавшихся во всех смертных грехах. Наконец, были и те, кто внимательно всматривался в реальную жизнь, стараясь уловить и понять идущие в ней процессы. Все эти разные точки зрения сталкивались и спорили между собой, создавая подлинную панораму духовной жизни общества и отражаясь в материалах политического контроля.
Мысли тех, для кого все происшедшее было гибелью великой страны без всяких надежд на ее возрождение, отражает письмо, направленное в апреле 1925 года в город Горбатов Нижегородской губернии. «Мы находимся с тобой на разных берегах, и сойтись вместе нет никакой возможности, — писал его автор. — <…> на твоем берегу никогда не будет настоящей жизни достойно цивилизованных людей… Если мой берег и подвергся бурям и держится на волоске от своего разрушения, но на нем не так давно цвела прекрасная пальма жизни, на нем строилась и крепла та жизнь, культура, искусство, религия и сила, которая разрушена всеми теми, кто враг коренной России, кто враг нашим святыням, нашей гордости и славы. Я стою за Россию и люблю ее и никогда не полюблю вместо России четыре буквы — СССР» [950]. Мыслящие так люди даже в перспективе не видели своего места в новой жизни. Один из них в декабре 1924 года писал во Францию:
Ты, я вижу, тоскуешь по родине. Чтобы облегчить тебе эту тоску, я расскажу тебе о нашем житье. Не стану уж вспоминать о прошедших годах, когда бесконечные насилия, обыски, реквизиции были для нас обыденным явлением, но верилось, что пройдет угар нашей власти и сознают, что нельзя же бесконечно жить без правовых оснований. Подавали надежду на то, что чаяния наши осуществятся. Но не тут-то было. Оказывается, все улучшения быта в РСФСР отнюдь не касаются интеллигенции дореволюционной. <…> Мы здесь не нужны при самом искреннем желании работать на пользу народа [951].
С гибелью старой России они связывали и полный, как им казалось, упадок морали. Бывший юрист жаловался в письме из Усть-Каменогорска в Финляндию в августе 1925 года: «…порой хочется сделать так, чтобы РКП скорее тебя пристрелила, чтобы не жить так больше. Народ измельчал, мошенники все. Идеалов никаких нет, кроме хлеба и одежды. <…> Управление в руках надежных комсомольцев и выдвиженцев из деревни. Поэтому взяточничество еще хуже» [952]. В большинстве своем эти люди много перетерпели за время революции. Достаточно типичной в этом плане нам представляется фигура автора письма из Ленинграда во Францию в сентябре 1925 года, бывшего землевладельца и дворянина. Он, в частности, писал:
Моего двоюродного брата уморили в тюрьме; племянника, его сына, крестьяне повесили, предварительно подвергнув пыткам; мать моего товарища, старуху-помещицу, закопали живой в землю. Столько совершено жестокостей, зверств, сколько пролито крови, разрушено и уничтожено столько ценностей, пережиты ужасы голода и ради чего? Чтобы главная основная масса русского народа — крестьяне стали жить еще хуже, обнищали, лишились школ, больниц, одичали и озверели. <…> Жестокость, бессердечие, зверство — это отличительная черта большевизма. А что теперешняя молодежь морально распущенная, можно судить потому, что здесь в городе от хулиганов житья нет [953].
Одновременно в российском обществе безусловно существовала искренняя вера в торжество коммунистических идеалов, в возможность