Шить ничего не приходится, донашиваем старое, но все рвется. <…> Хорошо бы умереть, чтобы не видеть страдания детей: они голодные, полуголые, передрогшие меня успокаивают, когда я плачу» [928]. Статистика подтверждает, что прибыль подавляющего большинства предпринимателей, занятых в мелком производстве или в розничной торговле, вполне сопоставима с зарплатой рабочего фабрично-заводской промышленности [929].
Пытаясь покончить с безденежьем, некоторые люди, особенно из числа служащих, залезали в общественный или государственный карман. О причинах таких поступков тоже рассказывают письма. В марте 1924 года один из таких казнокрадов писал жене:
Я тебе говорил, что мне приходится вертеться и комбинировать с деньгами, т. к. жалованье мне все не платили и дело о повышении стояло на мертвой точке. А тут, как на грех, выяснилась моя комбинация, и я сделал последнюю попытку, получив деньги из кассы пошел в клуб в надежде выиграть и покрыть эту недостачу, но результаты плачевные, я проиграл часть денег и этим ухудшил свое положение. <…> Так как я знал, что утром в четверг хватятся меня на службе <…> то при всем желании увидеться и проститься с тобой и моей маленькой дочуркой, я этого сделать не мог. <…> У Николая буду просить письмо к тов. Калинину, пред[седателю] ВЦИК, который устраивает всех, кто приходит к нему без биржи труда по рекомендации. Это письмо сразу же после прочтения или уничтожь или спрячь в надежном месте, чтобы не нашли при обыске [930].
Казнокрадство было связано и с вполне бытовыми причинами. В августе 1924 года из Ленинграда в Мурманск сообщали: «Мы перебрались на новую квартиру <…> ремонт задушил окончательно, когда снимали, думали ремонт обойдется рублей 300–400; когда начали, то и в 800 не уложили. Подзадолжали, где только могли и даже казенные зацепили. Как разделаюсь, не знаю» [931]. Не брезговали этим и некоторые из так называемых «сознательных рабочих». В мае 1925 года один из них писал в письме в Осташков Тверской губернии: «Я сейчас избран [в] X созыв Ленинградского Совета от двух предприятий. Конечно материальное положение скверное <…> и пришлось немного порастратить казенных. <…> Справил себе пальто и костюм, приоделся» [932].
Некоторые искали выход из экономических трудностей в мелкой спекуляции, перепродаже импортных товаров, финансовых операциях. Письмо из Владивостока в Ленинград, март 1924 года:
У нас товарищи подняли червонец искусственно высоко. В Иркутске он в 1½ раза дешевле. А в России говорят он еще дешевле. Я тебе хотел перевести червонец, но из‑за этого не решаюсь. Здесь он стоит наравне с золотом. <…> Сообщи, сколько дают за 1 серебр[яный] рубль червонцев. <…> Если бы ты был коммерческий чел[овек], то можно было бы заработать. Я бы тебе умудрился переслать золотом, а ты мне червонцы. Прибыль 50–100 %. Честный труд сейчас в загоне. Царствует спекуляция. <…> У вас говорят дешевы бриллианты. Заинтересуйся и пиши. <…> А честным трудом, черт возьми, на кусок хлеба не заработаешь сейчас [933].
О заработке при помощи посылок из‑за рубежа рассказывает письмо из Латвии в Ленинград в ноябре 1925 года: «Вчера я вам выслал посылку <…> стоимость 117 руб. 7 коп. с прибавлением 5 аршин материи на дамский костюм. <…> Жду извещения на прошлую посылку. <…> Ожидаю писем и денег» [934].
Как видно, экономическое самочувствие подавляющего большинства российского населения на протяжении 1920‑х годов определялось низкой покупательной способностью, регулярными перебоями в ряде районов в снабжении товарами первой необходимости, в особенности продуктами; постоянными воспоминаниями об угрозе повторения голодных лет, а значит, отсутствием чувства стабильности. К этому прибавлялись и весьма смутные перспективы на будущее в условиях постоянно циркулировавших слухов о возможности войны, противопоставления страны официальной пропагандой всему «капиталистическому миру» и ожидания мировой революции, связывавшейся в сознании населения с тяготами Гражданской войны.
Приведем здесь два характерных в этом отношении письма. Первое из них, отправленное из Владивостока в Финляндию, датировано ноябрем 1925 года, одним из самых благополучных периодов НЭПа: «Зима предполагается тяжелая, нужд очень много, бедность большая. Говорят, было в газете, что предполагается ввести военный коммунизм, т. к. армию нужно чем-то содержать, а крестьяне ничего не дают. А при этом [военном коммунизме] можно и без спроса брать, что захочешь и когда захочешь. Наша соседка пережила в России военный коммунизм и говорит — это кошмар. Снимали до последней рубашки, будили ночью и обыскивали, все забирали. Боже избавь, мы и так все голые» [935]. Это письмо явственно передает страх простого обывателя перед возвращением политики «военного коммунизма».
Но даже перспектива мирной жизни не обещала в середине 1920‑х годов быстрого улучшения. В письме от 2 апреля 1925 года служащий одного из предприятий Орехово-Зуева рассказывал сыну о пребывании в городе одного из наиболее образованных советских руководителей, талантливого инженера и управленца, наркома внешней торговли, члена ЦК РКП(б) Л. Б. Красина: «Жалованье платят довоенное, а жизнь все еще дорога в два-три раза, так что жить приходится в три раза хуже, чем до войны. Красин приезжал в Орехово и когда ему задали вопрос: „Когда мы будем жить, как жили до войны?“ — он ответил, что если войны не будет, то лет через 10, не ближе, а пока приходится терпеть, ждать и надеяться» [936]. Это субъективное ощущение превосходства дореволюционной жизни для большинства населения подтверждается данными о потреблении за 1913 и 1924 годы. В записке членам Политбюро председатель ОГПУ и ВСНХ Ф. Э. Дзержинский отмечал, что «газеты врут о превышении довоенной производительности труда, а потребление на душу населения составило в 1924 г. в % к 1913 г. по керосину — 39 %, по хлопчато-бумажным тканям — 39 %, по сахару — 33 %, по соли — 72 %, по бумаге — 36 % и т. д.» [937]
В этой ситуации весьма распространенным становится чувство противопоставления собственного неудовлетворительного экономического положения, состояния своей социальной группы другим категориям населения; поиск тех, «кому живется весело, вольготно на Руси». В упоминавшейся выше записке Ф. Э. Дзержинский приводил такие характерные вопросы крестьян: «Почему крестьяне не пользуются социальным страхованием, как рабочие?», «Почему рабочий пользуется и отпусками и домами отдыха, а с крестьян берут только налоги?» и т. п. [938]
Эти настроения хорошо видны в частной переписке. Вот отрывки из некоторых писем: «Живется хорошо только спецам <…> и партийцам разным», «…для привилегированного теперь класса рабочих госуд[арственной] промышленности теперь сделано очень много, особенно в Петербурге и Москве», «…наши центры с толстыми, сытыми животами молчат, получая много