Читать интересную книгу О, Мари! - Роберт Енгибарян

Когда я уже в 2000-е годы ознакомился с творчеством талантливого и язвительного Ильи Кабакова, то вспомнил, насколько мое тогдашнее настроение было созвучно его творчеству. В самом деле, насколько неприглядной рисовала российскую бытовую культуру серия его инсталляций, в особенности «Туалет» и «Жизнь мух»! Впоследствии на основе этих инсталляций на сцене театра «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке был поставлен балетный спектакль «Мухи». Творчество Кабакова вновь укрепило меня в мысли, что страна с такой бытовой культурой не сумеет стать для своих обитателей комфортной и гуманной, пока по быту и гигиене не поднимется с африканского уровня на европейский.

Нет, все-таки неправильно во всем винить власть. Она сама лишь отражает дух народа. Возможен ли социализм с таким немытым, мрачным и хищническим лицом в той же Великобритании, Франции, Швеции? Нет, и еще дважды нет. Каков народ, такова и власть. Народ сам порождает такую власть, такую действительность. Но ведь я – часть этого народа, не могу же я бросить все и убежать к «чистым», к благополучным, туда, где сейчас находится Мари? А может, я просто ищу идеологическое обоснование, которое могло бы оправдать такой поступок?

Если бы я родился в Великобритании или Франции, могла бы армейская служба вызвать во мне такие эмоции и такое неприятие? Уверен, что нет. Любая армия – это далеко не школа бальных танцев, но человек должен знать, что он сам добровольно выбрал эту службу, что он служит родине, которую любит, а не боится, как кролик удава, и родина отвечает ему любовью. Кроме того, собранные Россией в единый конгломерат люди разных национальностей, языков и культур отличались друг от друга настолько разительно, что казалось, будто они живут в разных веках. Предполагалось, что армейская служба должна была их объединить, а на деле получалось совсем наоборот.

Было уже темно, около девяти вечера, а я все бродил по территории госпиталя. Пьяные солдаты и офицеры встречались на каждом шагу. Выпивали все, кроме азербайджанцев и уроженцев среднеазиатских республик, которые традиционно проявляли бо’льшую страсть к наркотикам, нежели к спиртному. По запаху нетрудно было догадаться, что рядом курят гашиш. Несмотря на то что повсюду ходили дежурные офицеры в красных повязках, сопровождаемые двумя-тремя солдатами, и уже совсем немного времени осталось до комендантского часа, пьяных и накурившихся это мало беспокоило. Забирали только тех, кто валялся на земле или буянил.

Как может столь чудовищно неорганизованная страна не рухнуть? С какой пролетарской завистью мы не любим чистый, ухоженный, благоустроенный Запад, который прилагает всевозможные усилия к тому, чтобы мы элементарно соблюдали права своих же граждан! Как мы негодовали, когда они вмешивались в наши так называемые «суверенные дела», в нашу «внутреннюю жизнь». Какое ваше буржуазное дело, говорили мы, дайте нам и дальше обращаться с народом как с крепостными, люди же терпят своих маразматиков-вождей, благоговеют перед ними, а вы – «права человека, гуманизм, демократия»… Мы лучше знаем свой народ, он ничего этого не хочет и вполне доволен своим положением.

Ни для кого не было секретом, что власть больше боялась собственного народа, чем Запада. Вся огромная карательная машина была нацелена внутрь страны. Даже пограничные войска имеют своей первоочередной задачей не пускать советских людей за границу – ведь любой гражданин Запада, если он, конечно, имел средства и желание, мог в любое время приехать в Союз, жить в лучшей гостинице, обедать в лучших ресторанах и развлекаться с нашими красавицами, мечтающими познакомиться с иностранцем, каким бы убогим он ни был.

Живешь ты, Давид, в сомнениях и во лжи, – обращался я к себе. Ты – противоречивая натура, в тебе живут два человека. Один приспосабливается, делает вид, что живет общественной жизнью, другой – не может соглашаться с действительностью, критикует, страдает. Что за трагедия! Ложь, раздвоение – никак не можешь себя найти. Боже, как хорошо было бы сейчас обнять мою чистую, пахнущую розой светлую девушку и забыть обо всем, увидеть моих печальных родителей, быть с ними рядом… Как же мне вернуться в светлую полосу своей жизни?

Лучше возвратиться в палату, замотать голову полотенцем, чтобы не отравиться этими запахами, и лечь спать, не слушать плач и ругань бедных страждущих солдат. А вдруг, если я закрою лицо, какой-нибудь сумасшедший ударит меня чем-нибудь тяжелым по голове и укокошит на месте? Это же отделение нервных болезней, и убийце ничего не будет, ведь он ненормальный. Что ж, друг мой Давид, значит, судьба твоя такая. Ты же притворялся нервнобольным? Ну так вот, первый шаг навстречу судьбе ты сделал сам.

Ладно, уже давно стемнело. Пожалуй, и правда вернусь в палату, и неплохо было бы чего-нибудь перекусить.

* * *

Недалеко от входа стояла группа ребят-армян, а в центре – Рубик, что-то весело им рассказывавший. Все парни были младше нас, лет по восемнадцать-девятнадцать. Увидев меня, они почтительно поздоровались и замолчали. Рубик уже рассказал им, кто я и почему нахожусь здесь, еще кое-кто был знаком со мной на гражданке. Для молодых парней следователь прокуратуры, офицер был серьезной величиной. Ребята были в основном деревенские, простые, только двое-трое, судя по манерам и жаргону, показались мне городскими – более того, «цветными», то есть представителями криминальных кругов, еще не ворами, но уже живущими по воровским законам. Согласно этим «понятиям» вор не может служить в армии, а значит, «цветные» должны были или любыми путями получить освобождение от службы, или же совершить преступление и получить тюремный срок.

– Дав, я кое-что принес из хинкальной, – порадовал меня Рубик. – Есть еще две бутылки водки, я ребятам утром обещал. Давай перекусим на той скамейке, пока не объявили отбой. Пошли, ребятки.

– Это хорошо, я как раз голодный, но пить не буду. Завтра, возможно, будет обследование, еще и кровь придется сдавать, – пояснил я, взял причитающуюся мне порцию хинкали и, отойдя чуть в сторону, приступил к ужину.

Так прошел первый день моего пребывания в окружном военном госпитале в Тбилиси в ноябре 1965 года.

Глава 6

Первые числа декабря, но еще довольно тепло, восемь – десять градусов днем, на солнце даже больше. Постепенно осваиваюсь в обстановке. Лида с поразительной легкостью решает многие мои бытовые проблемы, даже смогла перевести меня в другую палату, где не было тяжелобольных, кричащих и плачущих всю ночь людей. Да и народу там было меньше, где-то человек двадцать вместо прежних пятидесяти или семидесяти.

Втвт каждое утро передавал мне последние известия из дома. По просьбе родителей начальник ереванского госпиталя полковник Аганов обратился к заместителю начальника окружного военного госпиталя, с которым он служил в Германии, и попросил его по возможности помочь мне.

Однако получилось не совсем так, как спланировали я и мои бедные родители. Безусловно, полное опровержение медицинского заключения ереванского военного госпиталя создало бы ряд крайне нежелательных последствий как для меня, так и для руководства госпиталя, в том числе для полковника Аганова. В этом случае меня могли обвинить в умышленной симуляции и найти в моих действиях состав преступления, предусмотренный уголовными статьями. Конечно, это был крайний вариант, но возможный и, в общем, неудивительный, если учесть, что в моем случае ситуация развивалась по наихудшему сценарию.

Все это я осознавал, но как-то равнодушно, следя за развитием процесса как бы со стороны. Если так, выходит, госслужба для меня будет закрыта, любая другая карьера тоже, и тогда я спокойно пошлю все и всех к чертовой матери и уеду к Мари. Значит, так распорядится судьба. Но захочет ли Мари принять меня такого – сломленного, ищущего поддержки? Что за дурацкие мысли! Конечно, она примет меня в любом состоянии. Надо отбросить сомнения, тревоги, умерить раздражительность, это не приведет ни к чему хорошему. А то хожу по территории госпиталя взвинченный, ожесточенный, постоянно готовый к агрессии… К черту, надо успокоиться.

И вот настал день, который, как оказалось, сыграл роковую роль в моей судьбе. Нам предстояло провести чемпионат по футболу между представителями трех закавказских республик. Половину состава каждой команды должны были составлять офицеры, половину – солдаты. Пару дней договаривались, уточняли условия. Согласно договоренности проигравшая команда, занявшая последнее, третье, место, покупала призовое угощение: ингредиенты для «ерша» – два ящика пива и четыре бутылки водки – и пятьсот штук хинкали.

Во время этих переговоров я познакомился со многими молодыми людьми из Тбилиси и Баку, находящимися в таком же положении, что и я. Ребята были нормальные, интеллигентные, все с высшим образованием, особенно много было выпускников медицинских вузов. Но единственным, кто уже почти два года служил в прокуратуре, да еще следователем, в более высоком, чем у остальных, чине старшего лейтенанта, который мне засчитали при переводе на военную службу, был я.