Читать интересную книгу О, Мари! - Роберт Енгибарян

Зашел в военкомат, представился военкому, с которым до этого не был знаком. Сухо, без лишних слов получил необходимые документы, узнал, куда пойти на месте и кому представиться. Вечером папа встретился с начальником республиканского военного госпиталя полковником Агановым, и тот подчеркнул, что мне следует придерживаться того диагноза, который был поставлен здесь, – спокойно повторять зафиксированные в личном деле симптомы болезни.

Все это было мне противно. Я чувствовал себя униженным и оскорбленным и все пытался найти причину, по которой мой случай стал делом принципа для военных, а возможно, и каких-то других служб. Больше всего мне было жалко родителей, стократно обсуждавших одни и те же детали, стараясь найти пути моего освобождения от армейской службы.

Рафа, разумеется, был в курсе того, что я еду в Тбилиси.

– Раз тебя, товарищ офицер, с таким упорством зовут в армию, значит, ты нужен нашей славной Родине. Знал бы, кому дать на лапу, сунул бы ему двойной тариф и закончил бы эту идиотскую карусель. В самом деле, француз, если тебя возьмут под присягу, мне будет невесело. Как-никак, сколько себя помню, ты всегда маячишь рядом. Искренне жаль Мари, еще один удар для нее!

– Что-то многовато ударов для Мари, – соглашался я. – Вынужденный отъезд, беременность, болезнь отца, а тут еще и мои проблемы с армией. Какая-то черная полоса, ни конца ни края не видно.

– Ничего, брат, и на нашей улице будут народные гулянья!

Я знал, что Рафа далек от сентиментальности, но то, как он понимал мое душевное состояние, меня тронуло.

– Ты тоже будь осторожен, особенно когда под кайфом гоняешь на мотоцикле. Не дай Бог, покалечишься, станешь жалким инвалидом.

* * *

Через два дня, ничего не говоря многочисленным друзьям и знакомым, с одним лишь школьным другом Рубиком по прозвищу Втвт [30] я сел в вечерний поезд Ереван – Тбилиси и утром уже был на месте. Предложение Рафы отправить меня на легковой машине с двумя его ребятами, могущими оказать мне всяческую помощь, я отклонил.

Дежурный офицер военного госпиталя отправил меня с документами в нервное отделение, здание которого находилось в другом углу обширной территории. Я отправился туда, стараясь не вглядываться в мрачные, угрюмые лица бредущих туда и сюда по дорожкам пациентов.

В целом контингент госпиталя произвел на меня гнетущее впечатление. Это были настоящие больные – серьезно травмированные, передвигающиеся на костылях или с помощью санитаров. Встречались солдаты и офицеры, потерявшие от взрыва снарядов на военных учениях часть лица – нос, глаза, – ослепшие, оглохшие, пережившие нервный шок, неуравновешенные, с нарушенной психикой. Все это в очередной раз подтверждало чудовищную неорганизованность и непрофессионализм нашей армии, сумбурность ее действий, низкий уровень военной подготовки командного состава и хроническую необученность рядовых – все то, что стало особенно очевидно в первые годы Великой Отечественной войны, когда несколько миллионов наших солдат и офицеров оказались в плену.

Палата, наполненная запахами лекарств, гноя, испражнений и немытых полов, грязные туалеты, отвратительная кухня – конечно, ко всему этому можно было каким-то образом привыкнуть. Ведь ребята, лежавшие на соседних койках, как будто не замечали неудобств. Но если окружной госпиталь таков, то что собой представляют простые медицинские пункты при полках и дивизиях советской армии, обычные госпитали на бескрайних просторах страны?

Мои мысли прервал знакомый голос:

– Ну как, товарищ офицер, хорошо устроились?

С удивлением увидел стоящего рядом в больничном халате Рубика Втвта, с которым расстался всего несколько часов назад.

– Как ты сюда попал?

– А что, сложно? Один из друзей-дальнобойщиков еще давно дал мне адрес женщины, которая сдает комнату недалеко отсюда. Она познакомила меня с соседкой, работающей здесь сестрой-хозяйкой, та – со старшей сестрой Лидой, тут же нашли тебя в списках, а меня сопроводили сюда. Выйдем, поговорим, Лида ждет у входа.

– Подожди, Втвтик, дай сосредоточусь. Посмотрю, что к чему, как устроиться, как себя вести.

– Послушай, Дав, если можно облегчить эти свинские условия, почему этого не сделать? Я же знаю, какой ты щепетильный в вопросах гигиены. На что уж я привык сутками находиться за рулем без душа и туалета, но и мне вряд ли удалось бы быстро привыкнуть к здешним условиям. Сколько больных! Что за вонь! А цена вопроса – копейки. Вообще, не бери в голову, все проблемы я решу.

Мы вышли во двор, где Втвт познакомил меня с Лидой, женщиной средних лет, грубой, угрюмой и неприветливой с виду.

– Значит, так, молодой человек. Меня можешь найти вон в том бараке напротив, с девяти утра до шести – шести тридцати вечера. Любой вопрос: ресторанная еда, выход в город, сигареты, выпивка, девушки – все решу. Только плати. Твой друг мужик денежный и с понятиями. Я многим помогала, многие меня знают. Как-никак, уже двадцать с лишним лет здесь работаю.

– Спасибо, Лида. Единственная просьба: есть здесь какая-нибудь запасная душевая? А то в нашей постоянные очереди, и каждому отводится пять минут.

– По утрам каждый день в удобное время заходи в санитарную часть вашего отделения, скажешь, что от меня, они тебя будут ждать. За каждый заход три рубля, деньги отдашь им.

– Лида, это мои вопросы, – вступил в разговор Рубик. – Я все решу с тобой, а ты уже сама решай, с кем хочешь.

– Да нет проблем, какая мне разница, кто деньги дает? Рубо, тебя я знаю, ты не подведешь. Если так решаешь – я согласна.

Я знал, что у Рубика обширные знакомства во всех городах Советского Союза. Дальнобойщиков всегда отличала профессиональная солидарность, они всячески помогали друг другу, особенно если кто-то оказался на их территории и нуждался в помощи. Мужики хорошо зарабатывали и, когда возвращались из очередного удачного рейса, с размахом тратили деньги. Много раз ко мне обращались мама и сестра Рубика с просьбой образумить его, когда он, отмечая возвращение из рейса, гулял в ресторане в окружении каких-то дармоедов. Я тут же находил его, разгонял ораву паразитов и возвращал подгулявшего Втвта с уцелевшими остатками денег домой. Часто среди нахлебников оказывался и подлый Було – сейчас он, получив семь лет за попытку похищения, мотал срок где-то за Уралом. Помню, как однажды Монстр собирался поставить Рубика на счетчик, то есть взять с него «налог», но я не разрешил.

* * *

Переодевшись в офицерскую форму без погон и без ремня, я начал свое знакомство с госпиталем. Замечу, что выдавать пациентам ремни здесь строго запрещалось – совсем как в тюрьме и по тем же причинам: чтобы больные не могли на них повеситься или нанести друг другу увечья во время драк, которые вспыхивали тут ежедневно и чуть ли не ежечасно. Общая картина была далеко не радостной и внешне мало чем отличалась от мест лишения свободы. По сравнению с тем, что я увидел здесь, республиканский военный госпиталь в Ереване показался мне просто санаторием.

Не надо было быть особо проницательным, чтобы после увиденного продолжать питать какие-то иллюзии насчет реалий армейской жизни. Лица людей говорили о многом – служба накладывала на них особый штамп, отличающий их от гражданских. Больше всего солдаты напоминали заключенных в лагере, только в армейской форме, хотя офицеры, конечно, отличались от них и по возрасту, и по поведению.

«Почему же все так скверно, дискомфортно, неумно и негуманно, – думал я, – почему все устроено вопреки человеческому разумению, логике, естественному удобству и общественным требованиям? Какой государственный социальный институт ни возьми – армию, милицию, государственную безопасность (хотя эту службу я ставлю особняком), больницы, вузы, школы, исполнительные органы, – везде грязно, мрачно, везде человек нежеланный гость, работа любой конторы организована наихудшим, наитупейшим образом. Жестокость обращения любого официального лица с посетителями запредельная, а свой непрофессионализм и неумение работать чиновники объясняют какими-то высокими государственными интересами и требованиями идеологии». Нормальный человек от возмущения теряет дар речи и способность возражать. Хочется выть, кричать, взорваться!

Но кто это – власть, государство? Ведь они образуются из тех же людей, что окружают меня, – таких же неорганизованных, безразличных и жестоких. Это наш народ, и не следует питать иллюзий. Если и были другие – а они, конечно, были, – то они составляли всего несколько процентов от огромной массы. Пора осознать, что государство не может заставить своих граждан быть чистыми, ухоженными, содержать в чистоте свой угол, не напиваться до скотского состояния и не валяться на улицах, любить свою семью, детей и, в конце концов, себя. Наша власть, особенно ее низший уровень, тоже состоит из городских люмпенов и деревенской бедноты, привыкших жить в нечеловеческих санитарно-гигиенических условиях, и несмотря на то, что тоталитарное государство просачивается во все поры общественного организма, все равно есть огромное число вопросов, которые каждый в состоянии решить сам. Если же у человека есть всего пятнадцать – двадцать квадратных метров жилой площади в тесном бараке, и даже этот барак он не хочет привести в порядок, а живет в грязи и запустении, если его дети месяцами ходят немытые, разве может государство приставить к каждому надсмотрщика, чтобы они следили за всеми вопросами повседневного быта?