Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

— Нет, — сказал он. — Не верило. Я не знал ничего, не видел. Я ждал и слушал…

Варичев откинулся на подушку.

— Очень хорошо, — сказал он удовлетворенно. — Пусть оно не верит и сейчас. Мы будем держать Степана в заключении до прихода сюда корабля. Пусть его судит во Владивостоке краевой суд. Там все будет известно… Только нужно будет произвести обыск, не осталось ли спичек у него? А то — второй пожар.

И удивление снова отразилось на лице Крепняка.

— Согласен, — сказал он и с заметным усилием улыбнулся. — Медлишь ты, Борисыч… И прошлым, и этот раз…

Рудой тоже согласился. Ом только добавил:

— Пускай узнают об этом на всех промыслах. А насчет Асмолова — надо, чтобы остался он на баркасе. Бригадиром, как был. Все мы знаем его.

— Принято, — сказал Варичев.

Крепняк облегченно вздохнул. Он сразу повеселел, дрожащими пальцами скрутил огромную папиросу и, с наслаждением затягиваясь едким махорочным дымом, почти ласково посмотрел на Илью.

— Теперь остается про японцев решить. Вахту Асмолов поставил. Смотрят за ними. И незаметно ничего. Только дивно, что в такую даль загнало их штормом. Тринадцатый участок миль за сто от нас.

Варичеву хотелось возможно скорее остаться одному. Он чувствовал, что уже может подняться с постели. Его ждала Серафима, после пожара он еще не видел ее. Кроме того, его коробили постоянные навязчивые советы Крепняка. Он решил при первом же случае поступить наперекор этому недоверчивому старику.

— Пригласите ко мне капитана, — сказал он. — Сначала я побеседую с ним, все узнаю.

Дружески тепло простились с ним Рудой и Крепняк. Уже уходя, Крепняк задержался на пороге.

— Скорее поднимайся, Борисыч, — проговорил он, весело щуря глаза. — Камни начнем тесать, фундамент маячный закладывать… Ты за инженера у нас… Эх, и покачаю же я валуны!

Они ушли, и Варичев сразу поднялся с постели. Он осмотрел свои руки, они были не сильно обожжены. Когда же взглянул в зеркало, его взяла досада: от коротких усов, от ресниц и бровей ничего не осталось.

В открытую форточку окна врывался свежий, с привкусом соли ветер. Несколько минут Илья с наслаждением вдыхал его. Он чувствовал себя почти совершенно здоровым, только легкие тупо ныли от удушья.

Открыв дверь, он вошел в комнату Николая. Серафима была одна. Она лежала в постели. На чистой белой подушке ее лицо казалось красным, как огонь.

— Где же сиделки? — спросил Илья.

Она вздрогнула и слегка приподнялась.

— Я отослала их. Работы и так много.

— А Николай?

— На причале… готовит снасти…

Варичев подошел ближе, присел на край кровати. Серафима неотрывно смотрела на него. Глаза ее смеялись, добрые, спокойные и ясные глаза.

— Когда ты бросился в огонь, — сказала она тихо, — ты даже Рудого оттолкнул. Я уже знаю это. Ты за него боялся, правда?

Варичев почувствовал, как горячей волной кровь ударила ему в лицо. Он не нашелся, что ответить. Она засмеялась едва слышно.

— Как я люблю тебя, Илюша, как люблю! Я жизни ради тебя не пожалею, хотя и сладкая она теперь для меня.

— И я тоже, — сказал он. — Тоже люблю… — и поспешно поднялся: кто-то прошел мимо окна. Но дверь не открылась, и Варичев опять присел на край кровати.

— Я буду счастлива, совсем счастлива, — медленно и тихо говорила Серафима, и глаза ее светились. — Родное море мое, оно мне тебя дало… А знаешь, почему я бросилась за Степкой? — неожиданно спросила она.

Илья наклонился, поцеловал ее в губы, теплые, пахнущие степной травой.

— Из жалости. Я все понимаю.

— Нет, — сказала она по-прежнему ласково и тихо. — Из-за тебя.

Варичев выпрямился.

— Ты шутишь, Серафима.

Она опять засмеялась.

— Нет… Разве ты не понимаешь? Ты ведь сам говорил ему про подвиг. И мне ты это говорил. Степка-то, что он в жизни видел? Рос он, как бурьян. Только про деньги думал, и вот жизнь перед ним загорелась — подвиг! Глупый он. Ничего не понял. На подлость пошел, чтобы премию получить, чтоб уехать, ну, чтоб таким стать, как ты, как будто тут нельзя быть смелым человеком. Я знаю — не понял он тебя. А если не понял — зачем ему гибнуть, пускай поймет и… — голос ее изменился, он стал словно далеким, — может, прояснится в нем человек… Теперь-то должен проясниться!

Пораженный Илья долго молчал. Нет, Серафима не знала еще всего. Она не знала, пожалуй, о самом главном, о принципе сильного человека, о том принципе, который был правильно понят Петушком. Сможет ли рассказать и расскажет ли Степан кому-либо из рыбаков об этом? Но, впрочем, кто теперь поверит ему?

Она терпеливо ждала, и он ответил наконец совершенно безразличным тоном:

— Все это догадки. И ты не должна была рисковать… Потом, Серафима, для меня неприятно, что ты продумываешь каждый шаг человека, которого любишь. Так можно много лишнего надумать. Ты должна мне верить, просто верить — и все.

— Я верю тебе, — сказала она, улыбаясь. — Только потому и верю, что думаю, и каждый шаг твой — радость моя.

Он посидел еще немного и вернулся к себе. И Серафима не осмелилась удерживать Илью; с горечью она поняла, что, совсем не желая этого, обидела его.

* * *

В полдень к Варичеву явился капитан. Его сопровождал матрос-переводчик. Невысокий, сухощавый и подчеркнуто любезный человек, со скуластым лицом, с белыми металлическими зубами.

Они вошли в комнату и, одновременно сняв фуражки, низко поклонились Илье.

— Капитан и команда шхуны «Моджи-мару» приветствуют вас, сэр, — быстро и четко проговорил переводчик. — Они просят разрешения посильно отблагодарить вас, сэр, за оказанный нам приют.

Варичев пригласил их присесть. Капитан еще раз поклонился и, приглаживая короткие, напомаженные волосы, сел к столу. Матрос остался у двери, он только сказал негромко:

— Благодарю, сэр.

Ничего особенного Варичев не заметил с первого взгляда в этих людях.

Много раз ему приходилось встречать японских рыбаков и матросов — и они, эти двое, были похожи на сотни других.

— Каким образом очутились вы в наших краях? — спросил он. — Участок номер тринадцать очень далеко отсюда.

Матрос обернулся к своему капитану и почему-то долго переводил вопрос. Капитан поправил круглые темные очки и ответил двумя-тремя словами.

— Мы шли вдоль побережья, на южный Сахалин, — сказал матрос. — На таком маленьком судне, как наше, было бы рискованно обходить остров по океану с восточной стороны. Сейчас, как вам известно, штормовые погоды, сэр. Мы просим у вас приюта лишь на короткое время.

Кто-то постучал в дверь. Вошел молодой рыбак, Алеша, тот самый, который спрашивал у Асмолова о маяке. Белокурый, с ровным, правильным носом, с легким кучерявым пушком на бороде, с задумчивыми синеватыми глазами, он давно уже нравился Илье, но был до крайности застенчив, и поэтому Варичев немного удивился его приходу.

— За советом я, Илья Борисыч, — тихо сказал он. — На пятой лодке две уключины сломались… А этот, Андрюша, не хочет новую сделать… Неможется ему… говорит.

— Передайте ему, что я приказываю, — сказал Илья.

Алеша радостно улыбнулся.

— Вот спасибо! — И сразу же ушел.

Капитан и матрос переглянулись и оба коротко взглянули на Илью.

Варичев достал табакерку, предложил гостям закурить и закурил сам. Они придвинулись ближе, оба в молчаливом и покорном ожидании, как будто не вопрос о «приюте», а сама судьба их решалась теперь. Варичеву нравилась эта смущенная покорность гостей. Для него это было первым и сильным ощущением собственной власти.

— Что же, я не отказываю вам в приюте, — заключил Илья уже дружественным тоном, — и вознаграждения за это не беру.

Да, он считал себя великодушным человеком.

Переводчик поклонился несколько раз и быстро затараторил что-то капитану. Тот вскочил со стула и, тоже кланяясь, крепко пожал руку Варичеву своей маленькой цепкой рукой.

Илья спросил у них о ходе путины. Поминутно вздыхая И покачивая головой, переводчик долго рассказывал о неудачах промысла номер тринадцать. Он всячески журил своих рыбаков, не привыкших к суровому климату Севера, и под конец горько засмеялся:

— Даже рыба ушла от нашего участка. Обиделась, наверно, не умеют ловить…

За окном послышались шаги. Мокрый и усталый, в горницу вошел Рудой; капитан встал; оба гостя одновременно улыбнулись Рудому. Но, видимо, удивленный, Рудой ничего не ответил, отряхнул фуражку, отбросил чуб.

— Что делать, Борисыч? Шаланду нашу пора просмолить. Дождь мешает.

— Сделайте навес, — сказал Илья.

Рудой усмехнулся, вытер о колени руки.

— А доски где взять?

— Брезент возьмите…

— Да нет его, брезента…

— Парус возьмите. На баркасе большой парус.

Словно обозленный непонятливостью Ильи, Рудой дернул себя за ус.