«С кем когда спать», – хотела сказать она, но снова заставила себя замолчать. Не время. Еще не время! Она обещала пока не открывать свои карты.
Но, договорив или не договорив, ей удалось наконец-то взбесить Джессику, и Марина испытала истинное удовольствие, увидав, какой яростью сверкнули светлые глаза, утратив обычную безмятежную прозрачность и резко потемнев. В гневе Джессика еще пуще похорошела. Впрочем, она тоже не дала себе воли, и голос ее звучал спокойно – только резкое движение, которым она сбросила с плеча каштановый локон, выдало ее состояние.
– Поверьте, мисс Марион, я не для того к вам пришла, чтобы ссориться. Мы сейчас напоминаем двух горничных, готовых вцепиться друг другу в волосы из-за пригожего конюха. Если вам не по нраву Хьюго, это дело вашего вкуса, но меня сюда, пожалуйста, не впутывайте! – Она чистоплотно поджала губки. – Ни Хьюго, ни какой-либо другой мужчина меня не интересуют сами по себе, готова присягнуть на Библии. Меня интересует только лорд Маккол. Только он один. И вовсе не потому, что вы там навоображали себе вашим куцым, распутным умишком!
В горле Джессики что-то заклокотало, и Марина торопливо убрала руки за спину, потому что ничего она так не хотела в жизни, как вцепиться сейчас в эти каштановые, тщательно разубранные локоны. Но Джессика заговорила вновь:
– Еще раз повторяю: я к вам пришла не просто для приятной – вернее неприятной! – беседы. Дело в том, что Десмонд наконец вспомнил и про вас и решил, что следует поговорить с вами прежде, чем до вас дойдет очередь у судебного пристава.
«Наконец вспомнил и про вас», конечно, заслуживало той сердечной боли, которую испытала Марина, но следующие слова повергли ее в изумление, которое заглушило боль:
– Судебный пристав? Здесь, в Маккол-кастл, полиция? Чего ради? Что произошло?
Джессика глядела на нее в задумчивости, как бы подбирая слова.
– Марион, вы можете ненавидеть меня, – медленно проговорила она. – Ненавидьте на здоровье, если вам от этого легче, однако знайте: я пойму вас, как никто другой. Мы с вами очень похожи – хотя это трудно представить. Я способна понять, до чего Агнесс могла вас довести… я и сама знаю, до чего она может довести человека! Не один раз были минуты, когда мне страстно хотелось совершить то, что совершили вы, но потом я все-таки заставляла себя одуматься, взять себя в руки, вспомнить, кто я – и кто она… Марион, вы видите во мне врага, а между тем первая моя мысль сегодня, когда я узнала о случившемся, была именно о вас, и первым моим чувством было горячее к вам сочувствие!
– Ничего не понимаю, – пробормотала Марина. – Случилось-то что?!
Джессика остро взглянула на нее:
– Значит, вы мне по-прежнему не доверяете. Ну что же, воля ваша. Тогда вообразим дело так, будто вам и вправду ничего не известно.
– Да, неизвестно! – почти в отчаянии вскричала Марина. – Неизвестно, хоть убивайте!
Джессика отвернулась к окну:
– Ну, было неизвестно, так будет известно теперь. Слушайте. Нынче ночью погиб один из обитателей Маккол-кастл.
«Десмонд!» – что-то словно бы взорвалось в груди Марины. Она качнулась к дверям, чтобы бежать, отыскать его, убедиться, что он жив… но тут же вспомнилось рассчитанное ехидство слов Джессики: «Десмонд наконец-то о вас вспомнил», – и она осталась недвижима. Да, если все-таки вспомнил, значит, жив. Ну, слава богу. Кто же тогда?
– Это женщина, – отвечая на ее невысказанный вопрос, вымолвила Джессика. – И похоже, она кому-то крепко досадила, бедняжка! Совершенно невозможно понять, какая сила вынесла ее ночью в сад, однако кое-где на кустах нашли клочья ее одежды в каплях крови. Похоже, она сломя голову неслась сквозь кустарники, будто спасалась от кого-то. Значит, кто-то гнался за нею. И она добежала до замка, промчалась по коридорам – а преследователь за ней. Странно, почему она не кричала, не звала на помощь, не билась в двери! Похоже, бедняжка была совершенно парализована ужасом до того, что просто онемела. А может быть, она надеялась затаиться, где-то отсидеться, скрыться… Но ей это не удалось. Преследователь настиг ее на галерее, ведущей к старой башне. Конечно, только человек, совершенно потерявший голову, мог бежать туда. Ведь там тупик: окно, ведущее в башню, наглухо забито, причем такими огромными гвоздями, что и великан обломал бы на них себе пальцы… где было оторвать эти доски ей, бедняжке! Вот тут, судя по всему, ее и схватили… И хоть тело ее нашли на земле, у подножия башни, видно было, что несчастную задушили перед тем, как сбросить туда. О господи, ума не приложу, кто ее так ненавидел, кто мог решиться на такое злодейство!.. – Джессика обхватила голову руками. – Если только из мести… Да, пожалуй, только месть может все объяснить!
– Кто? – спросила Марина, с трудом заставляя губы повиноваться. – Кто убит?
– А вы будто не знаете? – устало спросила Джессика, не поднимая головы. – Делаете вид, что не догадываетесь? И что вы тут ни при чем, да?
«Ни при чем! – хотела выкрикнуть Марина. – Но догадываюсь!» Да, она уже не сомневалась в правильности своей догадки, и все же странное недоумение владело ею: ну кому эта бедняга могла причинить столько зла, чтобы ее так злодейски прикончили?! Неужели она еще кому-то насолила! Конечно, Марина от всей души желала ей всяческих напастей, но не смерти же! Нет, не смерти!
– Я не желала ей зла, – горячо сказала она. – Да, Глэдис обманула меня, но ведь она действовала не по своей воле…
Джессика вскинула голову.
– Глэдис? – переспросила она хрипло. – А кто говорит о Глэдис? При чем здесь она?
У Марины замерло сердце.
– Джессика, кто погиб? – быстро спросила она, глядя с тоской и ужасом, потому что уже почувствовала ответ, знала его до того, как он прозвучал.
– Урсула. Да, именно Урсула.
* * *
Нет, нет!
Марина зажала рот руками, в ужасе, немо глядя на Джессику.
– Урсула! Не может быть…
– Да, она убита. И сколько же страху натерпелась перед смертью! Так лететь по парку, как, судя по всему, летела она, может только человек, гонимый самым лютым, нерассуждающим ужасом. Похоже было, что она увидела призрак… может быть, призрак своей смерти.
– Призрак? – слабо прошелестела Марина, не понимая, что говорит.
– Ну да, – кивнула Джессика. – Видите ли, хоть Урсула и вела себя так, словно только и мечтала повидаться с леди Элинор, человеком на деревянной ноге или бедным поэтом, она в самом деле была до чрезвычайности пуглива. Чуть ли не в обморок падала от любого внезапного звука за спиной, никогда не гасила свечей на ночь, а если и выходила по ночам из своей спальни, то лишь когда безумие совершенно овладевало ею. После таких путешествий она долго билась в припадках, изгоняя из себя ночные страхи.