Читать интересную книгу Большая книга перемен - Алексей Слаповский

– Мелькнуло, как говорится, и прошло. У меня любимая женщина, мне с ней хорошо и… В общем, нет у меня причин на тебя покушаться. И желания, извини. Но Коля – мой друг. А Лиля – женщина, которую я когда-то очень любил. Я хочу помочь не им, а тебе. Но ты в каком-то смысле их часть, поэтому и тебе. Если ты веришь в это, тогда… Ты веришь?

– Верю.

– Тогда скажу главное: Павел Витальевич Костяков – страшный человек. На его совести столько искалеченных судеб, что…

– Все мы кого-то калечим, – сказала Даша, подумав о Володе. – По-другому не бывает.

– Согласен, – сказал Сторожев, подумав о бывших женах и померших на его руках больных, – но смотря какой масштаб.

– Сейчас он ничем таким не занимается, – сказала Даша.

– Это он тебе так сказал?

Даша не ответила. Сторожев понял, что она не хочет разговаривать на эту тему. Возможно, ей просто все равно. Она же совсем еще юная, того прошлого, когда Костяков-старший вовсю злодействовал, для нее нет, ее там просто не существовало.

Повисла пауза. И Коля хотел что-то сказать, и Сторожев, но что именно – не могли сообразить.

Даша этим воспользовалась, встала:

– Ладно, пойду. К Володе.

– Вот! – обрадовался Коля. – Ведь ты Володю любишь же!

– Нет. Мы дружим. И потом, почему вы считаете меня лучше, чем я есть? Вы как-то, дяденьки, про материальную сторону забываете. Я хочу сделать карьеру и стать классным фотографом. А настоящая аппаратура стоит огромных денег. Я хочу переехать в Москву, выпускать журнал о фотографии, – на ходу придумала Даша и тут же в это поверила. – Я хочу иметь приличную машину, как у вас, Валерий Сергеевич. Жить в хороших условиях. Ни в чем себе не отказывать. И своим детям, когда будут. Володя мне этого не обеспечит, вы тоже. А Костяков обеспечит.

– И все? – спросил Коля. – Так примитивно?

– Да, представь себе. Я свободный человек? Я имею право выбрать примитив? Вот я его и выбираю. А потом, кстати, Коля, это чтобы ты совсем успокоился, жить я с Костяковым буду года два, вряд ли больше. Он предложил контракт заключить – как честный человек. Так что я не продаюсь, а сдаю себя в аренду.

Даша пошла в прихожую, но вернулась, сказала Коле:

– Пожалуйста, не делай ничего в моей комнате. Буду я в ней жить или нет, но пусть будет хоть одна нормальная комната, ладно?

После ухода Даши Коля и Сторожев довольно долго молчали.

Потом Коля сказал:

– Вот так живешь рядом и не знаешь человека совсем.

– Мы и себя-то не знаем, – успокоил Сторожев.

– Иди ты на х… со своей мудростью, психолог! – взорвался Коля. – П…ж это все! Прекрасно мы себя знаем, только вид делаем, что не знаем! Извини… Кажется мне, Валера, что она врет. Или накручивает. В любом случае надо все сделать, чтобы она не досталась Костякову. У меня такие предчувствия, что просто душа разрывается, я серьезно.

– Надо с Немчиновым посоветоваться, – сказал Сторожев.

– Зачем?

– Ну, он же книгу пишет про Костякова. Может, нарыл уже что-то. Ему же, паразиту, в тюрьму надо, а не на брачное ложе! Невзирая на давность лет!

– Это идея, – сказал Коля. – Надо с ним встретиться, поговорить.

44. ГОУ. Перечение

__________

__________

__________

__________

__________

____ ____

Хорошо, если характерной чертой вашего нынешнего поведения будет сдержанность.

Дубков ел, пил и спал урывками – писал поэму, потрясенный масштабом собственного замысла. Сначала он назвал поэму «Россия воровская», но решил, что это слишком в лоб. Зато с первых же строк, осенивших его в начале работы, стал вырисовываться символический образ корабля.

Вступление было размашистым, звучным:

Океанский корабль на просторах болот,А, вернее, ковчег о двенадцати палубах,Он трубит, но при том никуда не плывет,Только волны в конвульсиях валовых.

На нижнюю палубу Дубков поместил топливо и выразил парадоксальную мысль о том, что данное нам благо может обернуться нашей погибелью:

Там наша энергия, уголь и нефть,Но сыплют и льют мимо топок.И будет страшна истощения месть:Ковчег без движения – топок.

Вторая палуба: работяги, кочегары.

В грязи, в рванине и в поту —Лопатами махают.А в ту ли сторону, не в туПлывем? Они не знают.

Третья палуба: прорабы.

Рабы – не мы. Прорабы мы.Мы боцманы матросов.И трюмы пусть мрачней тюрьмы,Плати – и нет вопросов!

На четвертой палубе Дубков устроил кухню и прачечную с обслуживающим низшим персоналом, на пятой поселил официантов и белошвеек – обслугу почище, на шестой охрану, которая защищает верхние палубы от нижних, если взбунтуются, на седьмой мелкое начальство, на восьмой деятелей шоу-бизнеса, а в отдельном отсеке – предателей из числа творческой интеллигенции. Кто будет на палубах с девятой по одиннадцатую, он еще не решил, а на двенадцатой, само собой, власть. Финальные строки у Дубкова были уже готовы.

И гордо реет триколор,И веет вентилятор.На рубке капитанской ор.«Вперед!» – кричит оратор.

«Назад!» – другой вовсю поет.«Направо!» – третий стонет.Корабль стоит среди болот.И тонет, тонет, тонет.

Чтобы не сбить себя с вдохновения, Дубков почти не говорил с женой, не отвечал на звонки, а потом и вовсе выключил мобильный телефон. По городскому отвечала Татьяна, всем говоря, что Вячик уехал. Но вдруг постучала негромко в дверь:

– Извини, это Максим Витальевич!

Татьяна понимала, кому невозможно сказать неправду. Дубков тоже понимал, что Максиму придется ответить. И, схватив трубку, сказал:

– Здравствуйте, все идет своим чередом, работа движется, не беспокойтесь.

И вернул трубку жене.

– Как бы не вышло чего, Слава, – вдруг сказала она.

– Чего это ты? – удивился Вячик. – Иди-ка, приготовь чего-нибудь быстренько. Яичницу, что ли.

Татьяна ушла, а Вячик почувствовал что-то вроде легкой тревоги.

Тряхнул головой: все он успеет. Но сначала закончить поэму. Может быть, это кульминация всей его творческой жизни? Как «Двенадцать» Блока.

Но кто же все-таки у нас на девятой палубе?

45. ЦУЙ. Воссоединение

____ ____

__________

__________

____ ____

____ ____

____ ____

Вас преследует женщина.

Лиля ждала.

Обход в девять часов, а сейчас только восемь с минутами.

С двумя минутами.

На стене комнаты – круглые большие часы.

То есть это не комната, а палата.

Но Лиля мысленно называет – комната.

На стене комнаты – часы. Типично казенные часы, не имеющие никаких признаков индивидуальности: металлический ободок, белый циферблат, прямые, без фокусов, арабские цифры (Лиля, кстати, терпеть не может на часах римских цифр).

Лиля почему-то любила видеть время, везде, где она жила, в каждой комнате были настенные часы. Зачем? Ведь никогда никуда не спешила, никого ни к какому часу не ждала.

И вот – пригодились.

Стены выкрашены в фисташковый цвет, висит фотография: березовый осенний лес. Это Дашина фотография, Лиля ее любит, вот Даша и принесла, и повесила.

Три минуты девятого.

Интересно, есть ли у Лили чувство времени?

Она посмотрела на секундную стрелку, поймала ритм: раз-два-три…

Закрыла глаза, начала считать в уме: раз-два-три… Пятнадцать… Тридцать… Шестьдесят.

Открыла глаза: стрелка прошла только пятьдесят секунд.

Ее минута на десять секунд короче?

Почему?

Она торопится?

А как было раньше?

Надо будет еще попробовать – интересно.

В девять придет лечащий врач – Ада.

Первый раз она появилась в сопровождении группы врачей, Лиле было плохо – от переезда, от смены обстановки, вообще – от всего. Это было не здесь, в приемном отделении. Ада склонилась над ней, спрашивала что-то, Лиля, ничего не понимая, сказала:

– Вы красивая, как сама смерть.

Ада улыбнулась и повторила вопрос: хочет ли она быть в отдельной палате или с кем-то? Кто-то не выносит одиночества, а кто-то наоборот.

– В отдельной. Я привыкла.

В клинике имелись, как узнала Лиля, не просто отдельные палаты, а целые апартаменты, но она хотела именно такую комнату – маленькую.

Ада действительно была очень красивой. Наверное, тем, кто ее впервые видит, сразу же приходит в голову мысль: что она тут делает, какая больница, зачем? Ей актрисой быть, для обложек журналов сниматься, элитную парфюмерию и косметику по телевизору рекламировать.

Но Ада с детства хотела быть врачом – и стала врачом.

Кандидат наук, между прочим.

С такой внешностью не побеждают на конкурсах красоты – черты лица, если приглядеться, неправильные. Разрез глаз вообще почти азиатский, хотя глаза голубые. Но при этом общее впечатление фантастическое, потрясающее (думала Лиля гламурными словечками, посмеиваясь при этом над собой). Марсианку, Аэлиту – вот бы кого ей сыграть, если бы захотела быть актрисой. Инопланетное лицо, хотя при этом абсолютно человеческое. Особенно когда смотрит на тебя.