Но прежде чем они успели сделать шаг к камину и подносу, дверь распахнулась и в комнату влетела Альма, раскрасневшаяся, взлохмаченная и очень счастливая.
— Эдвард! — воскликнула она. — У тебя дочь! Пухлое и крохотное создание — странно, у Анджелины был такой огромный живот! — и с отличными легкими. Она возражает против своего появления на этот свет, проявляя при этом типичный для всех Дадли отвратительный характер — спешу добавить, это слова Анджелины. Мои поздравления, брат! Через десять минут можешь подняться наверх. К этому времени ее искупают, запеленают и ты сможешь ее подержать.
И она исчезла, захлопнув за собой дверь.
Слова Анджелины. Значит, она жива! Она благополучно родила и осталась жива!
И у него есть дочь.
Эдвард прижал ладонь к губам, но это не помогло. Слезы текли из глаз, а не изо рта.
У него есть дочь, и Анджелина жива.
— Мама! — Эдвард снова ее обнял. — Я стал отцом! — Как будто он был единственным мужчиной на земле, сумевшим добиться подобного поразительного результата. — И у нее характер Дадли, — добавил он. — Да поможет мне Господь, она заставит меня поплясать.
Мысль показалась ему такой тревожащей, что он захохотал.
— Ну, теперь, — отозвалась мать, — ты можешь наконец расслабиться. Выпей чаю и съешь хотя бы одну лепешку, прежде чем поднимешься наверх.
Он послушался, чтобы угодить ей, хотя меньше всего ему сейчас хотелось есть и пить, и взлетел наверх через две ступеньки задолго до того, как истекли десять минут.
Альма вынесла ему младенца. Входить пока нельзя, сказала она, потому что детское место немного задерживается, а Анджелина хочет, чтобы ее сначала привели в порядок, а уж потом увидеть мужа.
И положила ему на руки сверток, такой легкий, что вообще ничего не весил. Но он был теплым, и это, вне всякого сомнения, было самым ценным его достоянием за всю жизнь. На мгновение Эдвард даже задержал дыхание, боясь его уронить.
Его дочь была плотно завернута в белое одеяльце. Он мог видеть только ее головку, поросшую влажным темным пухом, и ее личико, красное, как будто помятое, красивое до невозможности. Она плакала, точнее, негромко сердито мяукала.
Пока Альма не скрылась за дверью спальни, Эдвард держал малышку на сгибе локтя, но потом передвинул сверток так, чтобы его правая рука оказалась у нее под головкой, а левая — под остальным тельцем, и легонько приподнял ее, поднеся поближе к лицу.
Его дочь!
— Ну, малышка, — произнес он, — вот как оно тут все устроено. Ты можешь закатывать скандалы, сколько твоей душеньке угодно, папе это совершенно все равно. Тебя любят, милая, и так будет до моего последнего вздоха. Ты еще узнаешь, что, когда речь идет о тех, кого твой отец любит, его воля бывает непреклонна. Так что давай, становись членом семьи.
Она перестала плакать. Веки чуть-чуть приподнялись, и из узких щелочек на него глянули мутноватые голубые глазки. Губки сложились в букву «О».
— Вот именно, — улыбнулся Эдвард.
И пока они наслаждались этим молчаливым согласием, послышался плач новорожденного — сначала только негодующий писк, а потом настоящий протест.
Эдвард изумленно уставился на дочь, которая молча смотрела на него.
И тут дверь спальни резко распахнулась, и оттуда выглянула Альма.
— О, Эдвард, — воскликнула она, — у тебя сын! Это был не послед, а второй ребенок. Теперь-то мы поняли, почему у Анджелины был такой огромный живот. Дай нам еще пять минут, и можешь войти.
Дверь захлопнулась так же резко, как распахнулась.
Ошеломленный Эдвард уставился на дочь, которая, как ни странно, ничуть не выглядела удивленной.
— Ну, малышка, — произнес он через несколько мгновений дрожащим голосом, — похоже, теперь у тебя есть брат, а у меня — сын.
И наследник.
Кажется, последние несколько часов Анджелина находилась на грани изнеможения и уже готова была перешагнуть эту грань, собственно, уже сделала бы это, если бы не боль, куда более мощная, чем слабость, и бесконечный позыв тужиться, пересиливший все остальное.
Это казалось ей таким несправедливым. Ребенок родился… когда? Вечность назад. И она подумала, что все закончилось. Никто не предупредил ее о последе и о том, что это будет тянуться вечно и будет так же больно, как сами роды.
— Потужьтесь еще разок, миледи, — сказал доктор в пятитысячный, наверное, раз.
Излишние слова. У нее просто не было выбора, хотя всякий раз она надеялась, что это последний, что у нее просто не осталось сил тужиться. Она хотела спать. Никогда в жизни она ни о чем так не мечтала. В самые тяжелые моменты она даже хотела умереть, но сейчас об этом не могло быть и речи. Ее дитя родилось. У них есть дочь, у нее и Эдварда, и теперь никакого умирания, несмотря на боль и изнеможение.
Нет уж, она не умрет. И не поддастся боли и усталости. Анджелина собрала остатки сил, которых вроде бы не было всего несколько минут назад, и изо всех сил натужилась. И была вознаграждена нахлынувшим на нее чувством освобождения, краем уха отметив пораженный голос врача.
— О Боже! — воскликнул тот. — Еще один!
А следом громко заплакал ребенок. Анджелина открыла глаза — посмотреть, что случилось с ее дочерью, ведь она думала, что Альма отнесла ее к Эдварду. Но из рук врача вниз головой свисал еще один младенец, с тельцем, покрытым слизью, и беспомощно размахивал ручками.
— У вас сын, миледи, — сказал доктор. — Мне еще никогда не доводилось принимать близнецов. Я понятия не имел, с чем столкнулся.
Знай она заранее, что он такой неопытный, сильно бы разнервничалась.
Анджелина протянула обе руки, и он положил младенца, все еще покрытого слизью, ей на живот. Она подсунула одну руку ему под головку, другую под попку и с наслаждением ощутила его тепло, а потом сиделка забрала его, чтобы искупать и запеленать.
Негодование по поводу появления на свет прошло, и младенец замолчал. Волосики у него будут светлыми.
— О, это Эйлсбери, — сказала Анджелина.
И сердце ее так переполнилось любовью, что она испугалась, как бы оно не лопнуло. И еще страстным желанием снова взять на руки дочь. И увидеть Эдварда.
Она мать, причем сразу дважды. А он отец. После всех этих лет! Семи долгих лет.
Она неохотно опустила руки, когда сиделка забрала младенца, и почти заснула, пока сиделка что-то еще с ней делала, Бетти мыла ее, перестилала постель, а Альма переодевала в чистую ночную рубашку и причесывала.
Анджелина с трудом очнулась, когда маленький молчащий сверток — ее сына — положили ей на сгиб локтя, а Альма открыла дверь и вошел Эдвард, державший на сгибе своего локтя точно такой же сверток.