Читать интересную книгу Сто лет - Хербьерг Вассму

— Хельга отдала мне вещи после своих детей. Кроме того, Комиссию по снабжению наконец уведомили о моем переезде из Бё. Меня поставили на учет в Экснесе, и теперь я могу получить карточку на промышленные товары, — сказала Йордис.

— Между прочим, а вы знаете, что теперь я ведаю здесь всеми карточками? — засмеялся Ханс.

— Тебе повезло, что ты получил место в Комиссии по снабжению вместе с Бьярне, ведь Йордис после родов больше не сможет работать на почте, — заметила Эрда.

— Эрда, твои булочки просто тают во рту, — сказала Йордис, собрала пальцами золотистые крошки и отправила их в рот.

— Бери еще, тебе надо есть за двоих! Не стесняйся, для детей я отложила, они свое получат, когда придут с улицы. — Эрда улыбнулась. Глаза ее сияли. Словно там, где была венская сдоба, не могло быть никакого горя.

— Что вам помешало купить тот дом, который продавался? — спросил Бьярне и посадил на колени хныкавшего малыша.

Йордис не поднимала глаз от скатерти. Вышивка крестом растрепалась. Тому, кто видел ее впервые, трудно было понять, что на скатерти был вышит красный цветок.

— Его предстояло перевезти, а у нас еще не было земли. Да и столько денег у нас тоже не было, — коротко объяснил Ханс.

Опять он говорит таким голосом, подумала Йордис. Он весь напрягся. Вот-вот взорвется. Ханс иногда говорил таким голосом. Например, вчера вечером. Когда она не хотела, чтобы он пошел к соседям слушать запрещенное радио.

— Разве ты не скопил немного денег, пока плавал?

Эрда задавала вопросы, не обращая внимания на то, каким голосом говорят люди.

— У нас было много расходов, — уклончиво ответил Ханс. — Но вообще-то у нас все не так плохо. Многим приходится куда хуже, чем нам. У нас, во всяком случае, есть отдельная комната в доме у Хельги и Альфреда, — прибавил он и взял булочку.

— Я слышала, что тот дом купил Турстейн, — продолжала Эрда. Она занялась тестом, которое подходило, прикрытое полотенцем. Эрда пекла хлеб даже по воскресеньям.

Йордис сидела как на иголках, не смея взглянуть на Ханса.

Зря Эрда произнесла имя Турстейна.

Тем временем Эрда вывалила тесто на кухонный стол и начала месить. К счастью, больше она ничего не сказала.

Ханс достал трубку и небрежно раскурил ее. Но промолчал.

— Турстейн хорошо зарабатывал, когда плавал, но посчитал, что надежнее работать на берегу, — сказал Бьярне.

— Он что, собирается жениться, раз купил дом? — спросила Эрда, стоя спиной к ним.

— Кто его знает! — Бьярне отодвинул чашку подальше, чтобы малыш не мог до нее дотянуться.

— У него уже есть невеста? — так равнодушно спросил Ханс, что всем сразу стало любопытно, почему его это интересует.

— Все может быть. Он парень видный, а теперь молодые долго не ждут, — ответил Бьярне.

Йордис давно усвоила, что имя Турстейна упоминать нельзя. При посторонних Ханс еще кое-как сдерживался. Но наедине становился хуже овода, которого и отогнать трудно, и избежать невозможно.

В письмах он был совсем другим.

Может, так бывает всегда? В письмах люди бывают другими? А она сама? Неужели их письма — только ложь и обман?

— Ночью передавали что-нибудь новое? — тихо спросила она.

Это был пароль. Мужчины начали тихо обсуждать новости.

— Если вы не прекратите свою болтовню, вас заберут фрицы. А мы с Йордис останемся, она — с животом, а я — со своим сопливым выводком.

Слово фрицы Эрда произнесла тихо и презрительно, словно участвовала в движения Сопротивления. А накануне вечером, когда она пригрозила, что выследит и заявит на них, можно было подумать, что она работает на гестапо. Однако мужчины не обратили на нее внимание.

Может быть, они слушали радио в подполе или в хлеву. Йордис предположила, что они сидели на сеновале у соседа. Но это была тайна. Во всяком случае, вчера они вернулись домой только под утро.

— Невероятная история! Женщины на Юге нелегально мобилизовались. И стали распространять листовки, адресованные всем родителям. Они прятали их в пояса для чулок! А получившие передавали эти листовки новым властям. В результате министерство получило несколько корзин для белья, набитых письмами одинакового содержания! — Ханс даже разволновался.

— Что там было написано? — спросила Йордис.

— "Я не хочу, чтобы мои дети принимали участие в обязательных работах в молодежных организациях Нашунал Самлинг,[16] потому что цель этих работ противоречит моей совести", — тихо произнес Бьярне, словно читал вслух газету. У него была хорошая память.

— И они подписали эти письма своими именами? — спросила Йордис.

— Я так понимаю, что им пришлось их подписать, — ответил Бьярне.

— Неужели они не боялись, что их арестуют? Ведь недавно введено чрезвычайное положение? — удивилась Эрда.

— Можно арестовать пасторов или учителей, но нельзя арестовать всех родителей, — сказал Бьярне.

— Это верно, ведь тогда дети останутся беспризорными. А у немцев нет ни времени, ни желания заниматься этим самим, — усмехнулась Эрда.

Засмеялись и остальные. Не перестав, однако, оставаться серьезными. Что их всех ждет? Как долго еще продлится эта война? Кого можно считать другом, кто — "полосатый",[17] а кто — предатель? Даже здесь, в этом отдаленном уголке страны, могло произойти что угодно. Кто-то мог выдать тех, кто слушал английское радио.

— Будем надеяться, что не повторится тот случай, когда пятьсот учителей были отправлены в Киркенес на штрафные работы за то, что отказались учить детей по нацистским правилам, — вздохнул Бьярне и дал малышу чайную ложку. Малыш энергично застучал ею по столу.

— Да, я слышал об этом, когда плавал. В Трондхейме их натолкали в маленький "Шерстад", как сельдей в бочку, и всю долгую дорогу на Север почти не кормили. — Ханс покачал головой.

— Это для острастки. Но получилось наоборот. Помните, сколько тогда сразу возникло групп протеста? Они действовали не хуже. Теперь многие учителя уже вернулись обратно, а Квислинг бранится и говорит, что учителя навредили норвежскому народу, — засмеялся Бьярне и обмакнул сухарь в кофе.

Венские булочки он оставил гостям. Бьярне никогда не был большим охотником поесть. Это было видно по его высокой худощавой фигуре. Ребенок протянул руку за сухарем. На нем был свитерок и шерстяные штанишки, он так жадно сосал сухарь, что изо рта у него бежала слюна.

— Бьярне, следи, чтобы ребенок не испачкался! — сказала Эрда, не отрываясь от теста, словно у нее на спине были глаза.

— Самое страшное, что многое от нас не зависит, — сказала Йордис.

Неожиданно у нее в теле возникло беспокойство. Живот. Больно ей не было. Только слегка давило. Так же было и вчера вечером. Наверное, из-за ссоры с Хансом, хотя сегодня они оба делали вид, будто ничего не случилось. Он не терпел, когда она ему возражала. Сердился, словно она хотела его унизить. Но у нее не было такого намерения. Она только боялась за него и не хотела, чтобы он ходил слушать радио.

— Представьте себе, что некоторые парни захотели записаться в полк "Нурланд", чтобы их послали на Восточный фронт. Вот идиоты! — воскликнул Ханс.

— В армии Гитлера их считают героями, — хмыкнула Эрда.

Йордис подумала, что не любит героев, независимо от того, на чьей стороне они сражаются. Что-то ей подсказывало, что в любом случае от этого дурно пахнет. С первого дня беременности она стала остро реагировать на запахи. И с трудом находилась в комнате, где курили мужчины.

— Боюсь, в сегодняшнем мире у этих героев неопределенное будущее, — сухо сказал Бьярне.

Он редко повышал голос. Тем более без нужды. Йордис никогда не понимала, как они с Эрдой ладят друг с другом, уж слишком они были разные.

— Мне сегодня приснился страшный сон, — неожиданно, не подумав, сказала она.

— Ты его помнишь? — спросила Эрда.

— Да, немного, но главное, он был очень страшный.

— Расскажи, — попросил Бьярне и рукой вытер малышу рот.

Йордис помолчала и искоса взглянула на Ханса. Он ел булочку.

— Мне приснилось, что я находилась на пароходе, в который попала торпеда, однако мне удалось доплыть до берега. Со своим животом я с трудом перелезла через камни. А когда оглянулась, то увидела, что это не камни, а мертвые солдаты. И под каждым лежал такой же мертвый ребенок. Солдаты как будто прикрывали детей своими телами... Этакие ракушки. Но, видно, это не помогло. Дети все равно погибли. Я ползала вокруг и единственная во всем мире знала, что мертвые тела не могут спасти мертвых детей.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что единственная это знала? — спросил Ханс и доел булочку.

— Просто знала, и все. Ведь я была там одна, — проговорила Йордис.

— Грустный сон, — сказала Эрда и бросила на противень тесто для первого хлеба.