– Здравствуй, Алан. Как жизнь?
Алан умел сдерживаться, хотя в душе его так и подмывало послать этого политикана куда подальше.
– Хорошо.
Он пожал протянутую руку. Гибсон ничуть не изменился с тех пор, как Алан его помнил, разве что виски поседели. Красивый мужчина, и держится соответственно. Алан видел его несколько раз, когда тот еще был директором их банка и до того, как расхищение фондов обеспечило ему место не в тюремной камере, а в кресле мэра.
Тут отец вытолкнул вперед второго гостя.
– А это Дейв Ломбарди. Воображает себя патологоанатомом, хотя на самом деле первый знаток лошадей в наших краях.
Рукопожатие Ломбарди было сухим и крепким, лицо загорелым, волосы с проседью – слегка растрепанными. И только глаза не умели держать чужой взгляд. Алан не понял, то ли это особенность характера, то ли неловкость от знакомства с ним, с человеком такой биографии.
Должно быть, и то и другое, решил Алан.
Отец отступил к двери.
– Ладно, не будем тебе мешать, ужинай. Я побеседую с друзьями, а потом снова уеду. Дела. Завтра увидимся.
Гибсон и Ломбарди покивали ему с почтением, которое в лучшем случае следовало разделить пополам между ним и отцом, и зашагали за хозяином в его кабинет. Алан подумал, что «друзья» имеют все основания опасаться «беседы» с отцом. Он отлично помнил, в какой связи упоминаются их имена в отцовском «черном списке». Так что «беседа» может повлечь за собой разорение или тюрьму.
Провожая их глазами, Алан недоумевал, зачем отец притащил их домой – мог бы и в банке принять. Но никакой версии придумать не успел, так как пришла Ширли и в замешательстве объявила, что его просит к телефону некая Эйприл Томпсон. Он немного помолчал, решая, хочет сейчас с ней говорить или нет. И все-таки разрешил горничной соединить его.
Голос Эйприл в трубке был таким же, каким он его помнил, – мягким и ласковым.
– Привет, Алан. Это Эйприл. Как ты?
– Да вроде ничего. А ты?
– Более или менее. В беготне. Сама такую долю выбрала, так что грех жаловаться.
– А сын как?
– Растет. Не успеваю оглянуться.
Алан решил, что приличия соблюдены. С Эйприл можно было бы вообще без них обойтись.
– Прости, Эйприл, если ты насчет интервью…
– Нет-нет, я не насчет интервью. – Она чуть помедлила, подбирая слова. И наконец нашла самые верные, самые простые: – Я видела Суон. Мы говорили.
– Понятно.
– Говорили о тебе.
– А вот это уже не понятно. Что, в мире других тем не нашлось?
Эйприл почувствовала враждебность в его голосе – не по отношению к ней, к Суон или к миру, а по отношению к самому себе.
– Алан, Алан… не торопись, а? – сказала она все тем же ласковым тоном старшей сестры, делающей внушение младшему, на которого все труднее найти управу. – Я в этой драме тоже играла, или забыл? Мне тоже с лихвой досталось. Она, хотели мы того или нет, отразилась на всех нас. Я не стану рассказывать тебе историй, а просто дам совет как старый друг, каким остаюсь до сих пор. Поверь, за все, что сделала, она расплатилась сполна, и мне кажется, настало время успокоиться как ей, так и тебе.
Надо бы сказать: «Принял к сведению. Всего хорошего». Но Алан попал в жестокие тиски своих чувств. Те самые тиски, что наносят увечья, для которых протезов еще не придумали.
И потому он решил хоть немного продлить иллюзию:
– И что мне делать, по-твоему?
– Если ты не разлюбил Суон, дай ей еще один шанс. И себе тоже.
Он молчал, охотно предоставив ей право заканчивать разговор.
– Я понимаю, человек в твоем положении боится принять сострадание за любовь. Но не совершай противоположной ошибки. Не принимай любовь за сострадание.
– Я подумаю. Так или иначе, спасибо, Эйприл. Доброй ночи.
Не дав ей сказать больше ни слова, он нажал кнопку отбоя.
И тут же раскаялся в своей резкости. Теперь она подумает, что он струсил. Но, оборвав разговор, Алан мысленно продолжал копаться в его деталях.
Когда-то он был готов в любой момент рискнуть жизнью ради Суон и Джима. Потом все рухнуло, и он рискнул ею ради совсем незнакомых ребят. И те остались ему благодарны, в отличие от так называемых друзей.
Его сегодняшние мысли – точная копия тогдашних. Он себе не раз говорил, что прошлое – это прошлое, его можно разбирать на части и снова собирать, переставляя детальки с места на место. Настоящее все равно внесет исправления, да еще и посмеется над тобой.
Еще он говорил себе, что в его положении мечтать о Суон – верный способ причинить себе зло. Но сейчас это даже хорошо. С горькой иронией Алан подумал, что раз в жизни воспользуется привилегией причинить зло самому себе.
Он поднялся и доковылял до кровати. Надо вызвать Джонаса, чтобы помог ему улечься. Но только сел с телефоном в руке, как аппарат зазвонил снова.
Ширли он уже отпустил, а у отца совещание, и трубку он брать не будет. Ну и я не буду, подумал он. Потом вздохнул и ответил на звонок:
– Алан Уэллс.
– Алан, это Джим.
Он невольно глянул на часы. Без малого полночь.
– Привет. Что это ты на ночь глядя…
Джим звенящим голосом перебил его:
– У меня нет времени объяснять. Я тебе только скажу, а ты поверь на слово. Твоя жизнь в опасности.
– Жизнь в опасности? С чего ты взял?
– Говорю же, нет времени. Дай мне слово, что не выйдешь из дома. Что бы ни случилось, оставайся там, где у тебя под ногами есть пол. В сад – ни в коем случае. Слышишь?
– Джим, ты, часом, не пьян?
В трубке послышался шорох, а затем другой голос, низкий, незнакомый:
– Мистер Уэллс, с вами говорит детектив Роберт Бодизен из полицейского управления Флагстаффа. Вы меня слушаете?
– Да.
– Уверяю вас, это не шутка. Говоря вашим, военным языком, тревога не учебная. Делайте то, что вам сказал ваш друг. И предупредите отца. Ему угрожает та же опасность. Мы скоро будем у вас.
Щелчок и короткие гудки.
Алан чувствовал, что такой властный и встревоженный голос его не обманывает, и все же не мог поверить в услышанное.
Их с отцом жизнь в опасности? Но почему? И кто им угрожает? А то, что бормотал Джим насчет пола и сада, и вовсе похоже на бред. С другой стороны, Джим едва ли способен на такие розыгрыши, особенно при их нынешних отношениях. У Алана мелькнула мысль позвонить в полицию и спросить, есть ли у них такой детектив, Роберт Бодизен. Но он тут же от нее отказался.
Подвергаться опасности ему не привыкать. Он долго жил с сознанием, что угроза жизни может появиться в любой момент. Это азы военной науки. И главный твой враг – потеря хладнокровия. Ладно, даже если все, что они сказали, – правда, чего ему бояться, раз он дома?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});