Эйприл улыбнулась: надо же, как он умеет все объяснить человеку и слова ему совсем не нужны.
– Потерпи, дружок. Сейчас приедем домой и все вместе перекусим.
События нынешнего дня: долгое восхождение на Хамфрис-Пик, пещера с ее жуткими декорациями, торопливый спуск на ранчо после сообщения об очередном убийстве – отодвинули на второй план заботы о хлебе насущном. К тому же то, что им предстало в пещере, едва ли способно возбудить аппетит. Никому из них мысль о еде даже в голову не пришла.
Перед отъездом из «Высокого неба» Эйприл позвонила Сеймуру в дом Карела Торенса. Она снова воспользовалась его любезностью и тем, что у него как раз выдался свободный день. Карел с удовольствием согласился, и Сеймур был безумно рад. Эйприл всегда со спокойной душой оставляла сына у соседа, но теперь, после всех пережитых потрясений, сердце у нее сжималось от тревоги.
Карел подошел почти сразу.
– Привет, Карел, это Эйприл. Как у вас дела?
– Все хорошо. Весь день шпаклюем и красим лодку.
Голос такой спокойный, ни о чем не ведающий; Эйприл остро позавидовала ему в этот момент.
– А где вы?
– У меня в гараже.
Хоть она и твердила себе, что ее страхи преувеличенны, но все же не смогла сдержать облегченного вздоха: у Карела в гараже надежный бетонный пол.
– Очень хорошо. Ждите меня, я скоро буду.
Когда они выехали на шоссе, ведущее во Флагстафф, все машины уже зажгли фары. И в домах, стоящих вдоль дороги, весело и успокаивающе вспыхивали окна. За ними люди мирно ткут каждодневное полотно своей жизни. Едят, пьют, смеются, читают, любят друг друга, разговаривают обо всем и ни о чем. То, что она сочла бы не стоящей внимания банальностью, теперь казалось недоступным и достойным зависти.
Пыхтенье пса напомнило ей, что она не одна в машине. Она повернулась к Чарли. Профиль индейца казался темным изваянием на фоне окна, за которым мелькали огоньки, а его присутствие – единственной преградой угрозе, надвигающейся извне.
Эйприл снова устремила глаза на дорогу и проговорила, уже не глядя на него:
– Ты все видишь, да, Чарли?
– Да.
В односложном ответе не было ни грана бахвальства.
– И ничего хорошего.
– Нет. Ничего.
Голос поведал ей об усталости от этого мира. Необратимой усталости, не знающей ни пота, ни отдыха.
В душе Эйприл шевельнулась нежность к старому индейцу, смешавшись с почтением, которое она всегда к нему испытывала.
– Не представляю себе, чем все это может кончиться.
– Это похоже на сон при свете дня, когда бодрствуешь. Или на бодрствование во сне. Закрывай не закрывай глаза – все равно видишь. Одному человеку слишком много выпало знать и на этом, и на том свете.
У Эйприл перехватило дыхание. Она привыкла задавать вопросы. И не привыкла бояться ответов. А это похоже на интервью у страха, который каждый человек тащит за собой с рожденья, пытается не замечать его, но тащит до конца своих дней.
Она не привыкла спрашивать и тут же раскаиваться в том, что спросила.
– Как это – знать?
– Знание – тяжелая ноша.
Эйприл решила, что не станет больше ничего слушать, иначе ночью глаз не сомкнет. Она сменила тему и была совершенно уверена, что Чарли угадал причину.
– Ты знаешь про Джима и про меня? Знаешь, что Сеймур – его сын?
Старик лишь коротко кивнул. Его лицо по цвету напоминало камень древнего каньона, и черты были будто высечены в этом камне.
Они помолчали. Потом Чарли вдруг заговорил без всегдашней скупости на слова:
– Он стал другим. Он ищет дорогу. С трудом, но ищет. Он уже не тот человек, что уехал отсюда много лет назад.
Слова Чарли пролили бальзам на раны Эйприл. Слезы облегчения покатились по щекам; она и не думала их прятать. Но усилием воли заставила себя возразить, как диктовал ей циничный по природе здравый смысл:
– Люди не меняются, Чарли.
Индеец повернулся и посмотрел на нее.
– Ты права. Люди не меняются. Но иногда они находят себя.
Чарли умолк, и не знающий его мог подумать, что он подыскивает слова. Но Эйприл поняла: он просто размышляет, как бы не напугать ее, открыв ей больше, чем нужно.
– Ты сильная женщина. Сын – не кара, а твой выбор. Ты его сделала, зная, что твоя любовь была сильнее всего. И потому ты не потеряла себя, хотя иной раз так думала…
У Эйприл недостало смелости спросить, откуда он так точно все про нее знает. Но по-своему он ей это уже объяснил.
Знание – тяжелая ноша…
А Чарли продолжил свой экскурс в их человеческую историю:
– Три Человека всю жизнь заблуждался, думал, что сможет отказаться от самого себя. Но это никому не удается. Даже когда он выбрал легкий путь, в душе он всегда знал, что заблуждается. И не может себе простить, что не нашел смелости последовать своей природе.
Эйприл готова была поклясться, что в глазах шамана тоже блеснули слезы.
– Но теперь он обрел смелость. И это прежде всего твоя заслуга.
Они уже въехали в город. Машина двигалась по ярко освещенным людным улицам, на которых люди торопились жить. Эйприл замутило от мысли, что кого-то из них подстерегает смерть.
И она одна из немногих, кому известно – какая смерть, хоть и не известно, от чьей руки.
Она проехала Коламбус-авеню и свернула направо на Леру-стрит, потом налево на Черри-авеню и наконец на одностороннюю Сан-Франциско, тянущуюся к северу. Вскоре она остановилась перед небольшим домом из светлого дерева, утопающим, как и вся улица, в зелени вязов.
Еще недавно она гордилась этим кварталом, таким чистеньким и благополучным. При каждом доме садик с клумбами, газоном, аккуратно подстриженными кустами. Но теперь все, что раньше было привилегией, превратилось в угрозу. И защита от угрозы только одна – собачий нюх.
– Приехали.
– Хорошо тут.
Чарли открыл дверцу. Сеймур и Карел, верно, стояли у окна и ждали ее, потому что тут же вышли из соседнего дома, более внушительного, сложенного из красного кирпича. Эйприл представила Чарли Карелу и сыну, с интересом наблюдая, как они поладят. И когда увидела их улыбки, поняла, что сын Джима точно так же вошел в сердце старого индейца, как и его отец.
Она обратилась к Сеймуру таинственным голосом, который так возбуждает детей:
– У нас еще один гость. Посмотри.
Она распахнула заднюю дверцу машины. Сеймур заглянул и мгновенно узнал собаку.
– Так ведь это Немой Джо! Как он к тебе попал?
– Долго рассказывать. Тем более гость проголодался. Да и я бы съела чего-нибудь. – Она взглянула на часы. – Поздно уже, а у меня нет сил готовить. – И лукаво перевела глаза на сына. – Гамбургер или пиццу?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});