Читать интересную книгу Искусство и жизнь - Уильям Моррис

И вот там стоит небольшой дом, который некогда был новым, — домик обыкновенного труженика, построенный из известняка Котсуолда. Стены и крыша его приобрели уже приятный и радующий глаз сероватый цвет, хотя в прежние дни он был покрыт светло-кремовой краской. Ни одна линия этого дома ничуть не повредила красоте Котсуолда. Все в нем прочно и надежно. Он с умом задуман и имеет отличные пропорции, на арке входа видна четкая и изящная резьба. В каждой детали дома чувствуется забота. Он по-настоящему красив, этот дом. Он — произведение искусства и самой природы, никак не меньше. Нет человека, который бы мог, принимая в расчет расположение и назначение дома, построить нечто лучшее.

Кто же его в таком случае построил? Отнюдь не диковинное племя, но обычный каменщик из деревни Бродвей. Такой же возводит теперь там же три или четыре домика, отличающихся столь хорошо нам знакомой убогой внешностью. Он не просил архитектора из Лондона или даже Вустера{2} начертить его план. Мне кажется, этому дому всего лишь двести лет. В то время, хотя красота и продолжала существовать в крестьянских домах, наши ученые архитекторы возводили дома для крупных землевладельцев, довольно безобразные, но прочные и хорошо построенные. И нельзя сказать, чтобы материалы для такого дома приходилось доставать издалека. С соседнего поля привозили камни для обнесения стен, и на вершине горы люди и теперь добывают тот же отличный камень.

Нет, не требовалось никаких особых усилий и не было никакого чуда в постройке такого дома, хотя красота его и теперь вызывает наше удивление.

Так готовы ли вы смириться с утратой всего этого, с утратой этой простой, безобидной красоты, которая никому не доставляет тревог, ни для кого не помеха, которая лишь приумножила красоту земли, вместо того чтобы ее губить?

Вы не можете с этим смириться. Вы можете лишь попробовать забыть об этом и сказать, что подобные явления — неизбежные и необходимые последствия цивилизации. Но так ли это? Утрата красоты — несомненно зло. Однако цивилизация в своей глубинной сути не могла замыслить зло против человечества. Утрата красоты — случайный плод цивилизации, результат ее беспечности, но не злого умысла. Мы же, если хотим остаться людьми, а не превратиться в машины, должны искать способов исправить это зло. В противном случае и сама цивилизация погибнет.

Но теперь, чтобы не погрузиться в дремоту и не предаться снам о былых временах, давайте оставим солнечные склоны Котсуолда и подумаем о пригородах Лондона, которые не невзрачны и не неприятны, в которых мы наверняка еще в силах что-то сделать. Позвольте напомнить, что происходит с красотой земли, когда какой-нибудь расположенный возле нас большой дом обращается в конечном счете в звонкую монету. Этот дом испытал многие превратности судьбы, постигающие жилище богатого коммерсанта. Он был школой, больницей, чем угодно — теперь продается А., который сдает его Б., собирающемуся построить здесь дом, чтобы продать его В., а тот, в свою очередь, отдаст его внаем Г. и прочим буквам алфавита. Итак, старый дом подлежит сносу, это предполагалось и ранее и, возможно, не очень-то вас волнует. Этот дом никогда не был произведением искусства, он всегда отличался нелепостью своего облика. С самого начала в нем отсутствовала игра воображения, хотя он был надежно и без претензии построен. Но вот его начинают разрушать, до вас доносится стук топора, опускающегося па деревья в великолепном саду, который окружал дом. Даже проходить мимо него было наслаждением. Человек и природа долго терпеливо трудились здесь рука об руку на благо всех ваших соседей. И вот вы видите уже мальчишек, которые тащат по улице крупные ветки цветущего боярышника, вы догадываетесь, что происходит. На другое утро, встав, вы бросаете взгляд в сторону громадного платана, который был вам таким другом и в солнечную погоду, и в дождь, и в бурю, который сам по себе был целым миром, полным событий и красоты. Но теперь на этом месте пустота — платана и след простыл. На другое утро приходит черед большим широким полосам тени, которые отбрасывали древние кедры, эти сокровища красоты и романтики. Исчезли и они. У вас еще есть слабая надежда на то, что по крайней мере будет пощажена густая заросль сирени возле вашего дома, поскольку, может быть, ваши новые соседи любят сирень. Но в полдень исчезает и сирень, и на следующий день, когда с ноющим сердцем вы выглядываете наружу, вы видите, что некогда прекрасный и громадный сад превратился в жалкий, убогий запачканный глиной двор, и все готово для последнего достижения викторианской архитектуры, которая спустя два месяца, как ей и положено, восстанет из пепла.

Нравится ли вам все это? Нравится ли это даже тем из вас, которые не изучали искусство и которым нет особого дела до него?

Посмотрите на эти дома. Их много! Я не буду спрашивать, красивы ли они, ибо вы утверждаете, что вам безразлично, красивы они или нет. Но только взгляните на эти жалкие грошовые строительные материалы, на эти жилища, на этот скудный орнамент. Если бы во всем этом была хоть маленькая крупица великодушия, благородной гордости, желания доставить удовольствие, я бы разом все простил. Но тут нет ничего похожего на это, — ничего! Так для этого принесены в жертву кедры, платаны и боярышники, которые, я верю, вы на самом деле любили? Вы довольны?

Нет, у вас не может быть ощущения довольства. Вам остается только пойти и заняться делом, поговорить с членами вашей семьи, есть, пить и спать, стараясь забыть про это, но каждый раз, вспомнив, вы не сможете не думать, что вы и ваши соседи понесли утрату, ничего не получив взамен.

Пренебрежение к искусствам еще раз сделало свое дело. Ибо, хотя и можно себе представить, что исчезновение открытого пространства по соседству обернулось для вас утратой, все же постройка нового квартала в городе не должна оказываться столь уж полным бедствием. Когда-то она и не была бедствием. Ведь строители (во всяком случае, не все из них) вырубают теперь деревья не из-за каких-то пустяковых денег, которые они могут выручить за стволы, но потому, что слишком уж хлопотливо приспосабливать их к планированию домов. Для начала можно было бы сберечь большинство ваших деревьев; я намеренно говорю: «ваших деревьев», ибо они по крайней мере столь же принадлежат вам, кто их любил и хотел бы спасти, как и тем, кто ими пренебрег и срубил. Как вознаграждение за потерю любого участка земли, за неизбежное разрушение естественной растительности вы могли в былые художественные времена получить гармоничную красоту, несущую на себе видимые знаки изобретательности человека, его восторга как перед произведениями природы, так и перед созданиями собственных рук.

Да, действительно, в былые времена в Венеции, когда застраивался островок за островком, мы, даже будучи купцами и богачами, не пережили бы очень уж большого недовольства, наблюдая, как все ближе и ближе надвигаются на нас греческие колоннады и ломбардская резьба, загораживая Эуганейские холмы или Северные горы.

Но возвратимся в наши родные места. Я могу себе представить, что успел бы полюбить поросшие ивняком луга между водами Темзы и Черуэлла, и все же я не стал бы возмущаться при виде того, как Оксфорд расползается к северу от Осенея, Рели и Касла, как новые здания — Дом гражданина, Зал ученых, большой университетский Колледж и великолепная церковь с каждым годом все больше и больше занимают цветущие зеленые луга Оксфордшира[22].

Это был естественный ход событий: когда люди что-либо строили, они не могли поступить иначе. Они несли миру дар красоты. Теперь же все стало наоборот, и когда люди строят, то уничтожают какой-нибудь дар красоты, принесенный миру природой или их собственными предками.

Поистине удивляет и ошеломляет, что такое положение рождено стремлением цивилизации к совершенству. Ошеломляет настолько, что кажется иногда, что цивилизация принялась пожирать своих собственных детей и начала с искусств.

Я не склонен это утверждать: время чревато многими переменами, и наверняка найдется какое-то средство избавления, но найдется ли оно или нет, во всяком случае, лучше умереть в поисках такого, чем махнуть на все рукой и ничего не делать.

Я спрашивал, удовлетворены ли вы, и предположил, что вы не удовлетворены, хотя многим может показаться, что вы по крайней мере беспомощны. И все-таки, если имеются достаточные основания предполагать, что вы недовольны, это кое-что значит, и даже весьма много. Пятьдесят, тридцать, возможно, двадцать лет назад было бы бесполезно задавать такой вопрос. Ибо мог последовать только один ответ: «Мы вполне удовлетворены». Между тем сейчас можно хотя бы надеяться, что недовольство будет расти, пока не найдется какое-нибудь средство.

И если его удастся найти, то не окажется ли оно, по крайней мере в Англии, столь же малоэффективно, как и то, которое уже найдено и уже действует? На первый взгляд это похоже на правду, ибо я могу, не боясь впасть в противоречие, сказать, что мы, средние классы Англии, образуем самую могущественную корпорацию людей, какую когда-либо видел мир, и что мы добьемся любой цели, которую поставим перед собой в глубине сердца. И все же, когда нам приходится лицом к лицу сталкиваться с этой проблемой, мы не можем не видеть, что даже для нас, при всей нашей силе, обеспечить возрождение искусства — дело трудное. Ибо между нами и грядущим — если искусству не суждено погибнуть — лежит нечто живое и грозное. Оно подобно огненному потоку, который суровому испытанию подвергает каждого, кто пытается переплыть его. Он отпугивает тех, в чьих душах страх еще не вытеснен жаждой истины и предвидением счастливых времен, ожидающих нас на другом берегу.