На этот раз она удалась, но опаска в нем все же осталась. Так и живет целую жизнь – с опаской. Не сказать, что боится: еще чего, бабы бояться, но опаска все же есть. А казалось бы – что стоит смягчить себя, для обоих было бы лучше.
Нет, от Дуси этого не дождешься! Вон, сидит – передник давно не стиран, платок набок, глаз, как всегда, неприветливый… За что их отдавать-то, златые горы? Тем более – реки, полные вина. Не за что!
– Садись завтракать.
Не приглашение прямо, а приказ. Ну, такому приказу и подчиниться не грех. На завтрак у Дуси чаще всего блины. А он разве против? Хороший блин да со сметанкой – что может быть лучше?
Вообще, конечно, Дуся стала сдавать. Раньше и работа, и дочь, и домашних дел, как всегда, невпроворот, но она тихой сапой везде успевала. А теперь… взять хотя бы этот давно не стиранный передник. Да что передник – хуже то, что без капель сердечных уже и жить не может. Он как-то заикнулся: «Дусь, а если в больницу?» «Еще чего – целый день барыней лежать».
Вот такая она, Дуся-Дульсинея. Однако в чем-то ее характер шел семье и на пользу. Дочка – прямой результат. Сами они, послевоенные дети, росли у родителей, как трава в поле – сами по себе: те целый день на работе, для них – постный суп на плите. Одежу носили от старших к младшим. Их Людочка ела уже котлетки, примеряла разные наряды, меняла стрижки-прически… Дуся своим суровым взглядом окорачивала дочку от излишеств. «Какая-такая юбка мини? Не срамись сама и нас не срами»…
Людочка окончила школу с медалью, поступила в институт (успела – выучилась до всех этих перестроек, бесплатно), и работать ее взяли в денежное место – банк. Вот с личной жизнью ей не повезло – два года промаялась с мужем, да и разошлась. Зато остался сын, их с Дусей внук – Стасик.
Стасик-колбасик…
– Чего – опять выступать пойдешь?
– Пойду, Дусь. Какая-никакая копейка.
– Ага, на чекушку.
– Нет, Дусь, нынче чекушки не будет. Начнем копить. Как заделаемся буржуями…
Супруга смерила его своим привычно тяжелым взглядом.
Если бы знать, что – последним…
Это уже соседка рассказывала:
– Стучу, стучу к вам – никто не откликается. Ну, думаю, на огороде. И точно – на огороде. Только не полет, а лежит…
На похороны приехала дочь. Все сделали, слава Богу, честь по чести: отпевание, венок на могилку, поминки. Вот только Михеич никак не мог проснуться. Ну, словно во сне все было, словно и не с ним. И не с Дусей.
Проснулся он, только когда они остались с дочерью одни.
– Люд, ты веришь?..
– А куда деваться, пап?
– Ты… поживешь?
– Не могу, пап. Работа.
– А почему Стасик не приехал?
Люда ответила не сразу.
– Я положила его в больницу, пап. Сам знаешь, какую.
Вот он-то, Стасик, Дусю и подкосил.
Пока был маленький, Люда привозила его на лето. Жили с внуком, как умели: блины на столе – ешь блины, щи – щи хлебай; они в огород – и он с ними; они вечером на речку, сполоснуться – и внук с превеликой радостью. Подрос – и они услышали от дочки: «То у вас грядки поливай, то яблоки собирай. Пора ему иметь интересный досуг, вращаться среди ребят своего круга».
Так они в первый раз услышали про этот «круг». Михеич, да и Дуся тоже, никогда не думали, что «круг» станет дочери дороже всего родного: дома, речки, небушка над головой. Но вот случилось…
Они с Дусей рассудили так: им этого уже не понять. Пусть живут, как знают. А им, старым опенкам, сидеть возле своего пня…
Окончив школу, Стасик поступил в институт. Они с Дусей радовались и… корили себя: вон как все хорошо, а они обижались, боялись почему-то этого самого «круга». Ан нет – все правильно Люда сделала, все Стасику на пользу пошло.
После вступительных экзаменов Стасик поехал с друзьями отдыхать на море; потом начался учебный год. «Когда и увидим теперь внука?» – печалились они с Дусей. Однако с началом лета дочь позвонила и сказала, как раньше: привезу, встречайте. Они и встретили, как бывало. Поначалу и внук был как бы прежним. Потом стали замечать, что Стасик какой-то странный: то ли мается чем-то, то ли тоскует… может, по своему кругу? Поделились с Людой. Она: «Займите его чем-нибудь. Поливать заставляйте. Другую какую работу найдите».
«То поливать – плохо, то вдруг заставляйте поливать», – удивились они с Дусей. Но кое-как лето избыли. А зимой услышали про наркотики. Дуся долго выспрашивала его, чем они опасны и как от них мальчика отвлечь. Заволновалась, заметалась: поеду к ним в город! Он пробовал остановить: ты-то чем поможешь? Но Дуся, если чего надумала – ее не остановить. Взял билет, посадил на поезд.
Вернулась она, как побитая собака. Целый день ходила со скорбно сомкнутыми губами. И только к вечеру начала говорить, блуждая глазами по стенам:
– Исхудал весь. Под глазами круги. Руки в синяках… «Стасик, – говорю, – зачем тебе это? Живи, как люди». Как кинется на меня: «Какие люди? Как вы, что ли? Чего вы вообще в жизни понимаете? Поезжайте на свою станцию и живите там свою серую жизнь». – «У нас серая, а у тебя какая?» – «Говорю, вам этого не понять!»
– А Людмила чего?
– Он и ее так же слушает. Совсем отбился. Ото всех. Только этот… свой круг на уме.
Дуся навела, наконец, на него суровый взгляд.
– Дед, чего же мы с тобой не понимаем? Чего?!
Он искал слова, чтобы ответить, и никак их не находил. Вернее, ответ он знал, но его знала и Дуся, а спрашивала только так, от отчаяния, но кто бы их стал слушать, кому они со своими ответами нужны?..
После той поездки и появились в посудном шкафчике сердечные капли, тогда и стала она бегать к соседке мерить давление… И чего он, старый дурак, не настоял, чтобы жена легла в больницу? Нет, еще и рад был, что останется дома – с блинами, щами и жареной молодой картошкой. И главное, что будет постоянно при нем сама.
На внука хотел вину свалить… Какой внук – сам, сам во всем виноват!
Эх, Дуся-Дульсинея!.. Куда ты ушла? Зачем оставила меня одного? Все, все отдал бы сейчас – и златые горы, и полные вина реки. И даже ласких взоров не надо взамен: пусть будут суровые –