Читать интересную книгу Мемуары - Ш Талейран

Правда, при Наполеоне она была спокойна, но этим спокойствием она была обязана лишь тому, что железная рука, все подавлявшая, грозила сокрушить тех, кто шелохнулся бы, и эта рука не могла без опасности для себя дать послабления ни на одну минуту. Как можно поверить, что это спокойствие пережило бы того, чьей настойчивости не хватало для сохранения этого самого спокойствия? Он был господином Франции по праву сильного. Разве после него его генералы не могли заявить притязаний на владение ею по тому же самому праву? Показанный им пример учил, что достаточно ловкости или счастья, чтобы захватить власть. Сколько людей могло бы также попытать судьбу и удачу во имя блестящих перспектив. Франция могла бы иметь столько же императоров, сколько армий; растерзанная собственными руками, она погибла бы в судорогах гражданской войны.

Ее благополучие было совершенно внешне и поверхностно, но даже если бы оно пустило глубокие корни, то, подобно ее силе и спокойствию, ему был бы положен предел, определяемый долговечностью одного человека, то есть предел очень короткий, который мог быть достигнут каждый день.

Ничто не может быть гибельнее узурпации как для самих народов, попавших под ярмо узурпатора вследствие восстания или поражения, так и для соседних с ними стран. Первым она обещает лишь будущее, преисполненное беспрестанных смут, волнений и внутренних потрясений; вторые находятся все время под угрозой, что эти волнения коснутся и, в свою очередь потрясут и их. Она является для всех орудием разрушения и смерти.

Таким образом, основная потребность Европы заключалась в истреблении доктрин узурпации и в восстановлении начал легитимности. Они были единственным лекарством от всех удручавших ее зол, и они одни могли предотвратить их возобновление.

Как видно из сказанного, эти начала не являются только средством охранения королевской власти и личной безопасности монарха, как думают поверхностные люди и как хотели бы внушить всем зачинщики революций; они составляют необходимую основу покоя и счастья народов и наиболее прочную или, вернее, единственную гарантию их силы и долговечности.

Легитимность королевской власти, или, лучше сказать, правительства, представляет защитный оплот для народов, почему она и должна быть священна.

Я говорю о легитимности власти вообще, независимо от формы правления, а не только о легитимности монархии, так как в отношении последней это подразумевается само собой. При легитимной власти, будет ли она монархической или республиканской, наследственной или выборной, аристократической или демократической, самое ее существование, форма и способ действия укреплены и освящены долгой чредой лет и, я готов сказать,-предписанием веков. Легитимность монархической власти, как для частных лиц легитимность права собственности, вытекает из древнего владения.

Но в зависимости от характера власти нарушение начал легитимности может иметь в некоторых отношениях различные последствия. В наследственной монархии она неотделимо связана с личностью членов царствующего дома в порядке установленного права наследования; она может нарушиться лишь в случае смерти всех тех членов этого дома, которые по установленному порядку наследования могли быть призваны на престол сами или в своем потомстве. Поэтому Макиавелли говорит в своей книге "Князь", что "узурпатор не может прочно утвердить свою власть, не лишив жизни всех членов законно царствовавшего дома". Поэтому же революция требовала крови всех Бурбонов. Но как только в республике, где верховная власть принадлежит личности коллективной и духовной, узурпация разрушит все учреждения, создающие эту личность, она тем самым разрушит ее самое; тогда тотчас же распадается весь политический организм, и государство оказывается уничтоженным. Легитимное право перестает существовать, так как нет никого, кому бы оно принадлежало.

Таким образом, хотя начала легитимности нарушаются падением республиканской власти не меньше, чем узурпацией короны, тем не менее, не требуя восстановления павшего республиканского правительства, они требуют возвращения короны тому, кому она по праву принадлежит. В этом отчетливо выражается преимущество монархической власти, которая более всякой другой обеспечивает сохранение государств и беспрерывность их существования.

Эти мысли и размышления вызвали у меня решимость способствовать восстановлению династии Бурбонов, если бы Наполеон сделал невозможным сохранение им власти и если бы я сумел оказать некоторое влияние на окончательное решение.

Я не претендую на то, что высказанные мною взгляды принадлежали только мне; я даже могу сослаться на одно авторитетное лицо, которое их разделяло: это был сам Наполеон. Во время одного из упоминавшихся выше разговоров его с Бенардьером, происходившего в тот день, когда он узнал о вступлении союзников в Шампань, он сказал: "Если они дойдут до Парижа, то они приведут вам Бурбонов, и этим дело будет кончено".-"Но,-возразил Бенардьер,-они ведь еще не дошли туда".-"Да,-ответил он,-моя задача сводится к тому, чтобы этому помешать, и я очень надеюсь, что мне это удастся". В другой раз, после длинного разговора о невозможности для него заключить мир на основе восстановления старых французских границ, то есть "такой мир,-говорил он,-который могут заключить одни Бурбоны", он заявил, что лучше отречется от престола и без неудовольствия вернется к частной жизни; у него очень мало потребностей, ему достаточно ста су в день; его единственная страсть заключается в стремлении сделать французов самым великим народом на земле, но после того, как он будет вынужден отказаться от этой надежды, все остальное потеряет для него всякое значение; и он кончил следующими словами: "Если никто не желает сражаться, то я не могу воевать один; если народ желает мира на основе старых границ, то я ему скажу: ищите кого-нибудь для управления вами, я слишком для вас велик!"

Вынужденный признать необходимость возвращения Бурбонов, он таким путем примирял свое тщеславие с бедствиями, которые он навлек на свою страну. Но вернемся к фактам.

Я не намереваюсь рассказывать историю реставрации 1814 года, которая будет когда-нибудь написана более умелым пером, чем мое. Мне достаточно напомнить здесь некоторые из главных событий той эпохи.

Пока Наполеон гонялся за тылом великой союзной армии, последняя продвигалась к Парижу, куда она подошла 30 марта. После длившейся весь день 30 марта горячей борьбы, которую маршалы Мармон и Мортье мужественно выдерживали, они должны были капитулировать в ночь с 30 на 31 марта. Они получили на это разрешение от Жозефа Бонапарта, удалившегося в Блуа с императрицей и римским королем.

Император Александр, прусский король и князь Шварценберг вступили в Париж 31 марта во главе своих войск. После того как они прошли церемониальным маршем Елисейские поля, император Александр направился непосредственно в мой дом на улице Сен-Флорентен, куда уже с утра прибыл Нессельроде. Император Александр должен был остановиться в Елисейском дворце, но вследствие неизвестно откуда полученного им предупреждения, что там он подвергнется опасности, он предпочел остаться у меня.

Естественно, что в нашем разговоре с императором Александром мы должны были прежде всего коснуться вопроса о правительстве, которое предстояло установить во Франции. Я выдвинул изложенные мною выше доводы и, не колеблясь, заявил ему, что династия Бурбонов призывается как всеми теми, кто мечтает о древней монархии с нравственными правилами и добродетелями Людовика XII, так и теми, кто желает новой монархии со свободной конституцией. Последние мои слова вполне подтвердились, так как желание, высказанное единственным учреждением, которое могло говорить от имени народа, было затем провозглашено по всей французской земле и нашло отклик во всех сердцах. Я дал в этом смысле решительный ответ на один из вопросов, поставленных мне русским императором. "Как могу я знать,-сказал он мне, -что Франция желает Бурбонов?"-"На основании того решения, ваше величество, которое я берусь провести в сенате и действие которого ваше величество тотчас же увидит".-"Вы уверены в этом?" - "Я отвечаю за это, ваше величество".

2 апреля я созвал сенат, и вечером, в 7 часов, я принес императору Александру то памятное решение, которое я дал подписать всем лицам, в него входившим. Оно объявляло о низложении Наполеона и о восстановлении Бурбонов с конституционными гарантиями.

Я должен сказать, что император Александр был поражен, когда среди сенаторов, требовавших восстановления Бурбонов, он увидал имена нескольких лиц, голосовавших за казнь Людовика XVI.

После того как было вынесено это постановление сената, Бурбоны могли считать, что они восстановлены почти мирным путем, правда, не на престоле Людовика XIV, но на троне, прочно установленном на истинно монархических и конституционных основаниях, которые должны были сделать его не только непоколебимым, но и неприступным.