Читать интересную книгу Загадка Прометея - Лайош Мештерхази

На девятый день Парис уже поворачивал протянутый Еленой кубок так, чтобы пить с той его стороны, какой касались губы Елены. Более того, как следует выпив — о случае сем сообщает Овидий, — он стал писать пролитым на стол вином откровенно любовное признание, причем крупными, сплошь прописными буквами.

Увидев это, Менелай сказал: «Да простит меня дорогой мой гость, но рано утром мне придется ехать на Крит, важные государственные похороны, отказаться, увы, неудобно, такая уж наша царская судьба… Поручаю супруге моей и городи развлечение любезного гостя, надеюсь, Парис, ты и впредь будешь чувствовать себя хорошо».

Елена же из-за мужней спины бросила такой чарующий взгляд, что Парис всю эту ночь провертелся на ложе без сна.

И верно: на другой же день они сбежали.

Все, о чем я сейчас рассказывал, — факты, подтверждаемые текстами. Фактом является также то, что Менелай — гений не гений, но и записным дураком его не назовешь! Да и Елена давно уже была не девочкой. Это ее-то «соблазнил» Парис?! Благодаря «чудесному вмешательству Афродиты»? «Безумная, пылкая любовь»?.. Едва Парис погиб — не успел остыть труп его, как Елена вновь выскочила замуж. Когда после падения Трои она вернулась к «отправному пункту», Менелай оказался уже четвертым ее мужем, если не шестым, как утверждают многие.

Не правильнее ли нам эту «Афродиту» — устроительницу всемирно известной «любви» Елены и Париса — именовать, основываясь на фактах, Нестором-Тиндареем-Агамемноном?

В Трое Елена заявила, что сбежала от мужа по своей воле, никем не принуждаемая. После чего вполне законно вышла за Париса замуж. Итак, троянцы, как заранее рассчитали Нестор и компания, не возвратили Елену Менелаю. У многих троянцев мелькнула даже такая мысль: хоть теперь отплатим за Гесиону!

Итак, casus belli[62] был налицо — налицо оскорбление, смыть которое можно только войной; оно нанесено одному из участников клятвенно утвержденного договора о взаимопомощи, царю эллинов, иначе говоря, всем эллинам. Остается только созвать предводителей союза и объявить всеобщую мобилизацию.

Да только правильно говорит пословица: нет веселья без похмелья.

Странная получилась история: многие из главарей военной партии в последнюю минуту шарахнулись прочь от войны. Неужто действительно полагали, что можно лихорадочно вооружаться, строить внешнюю политику с «позиции силы» и все это не приведет в конце концов к войне?!

Нет ни малейших сомнений в том, что экономически Эллада уже много лет была готова к крупной военной экспедиции. Раскопки, относящиеся к десятилетиям кануна Троянской войны, открывают нам по сравнению с более ранней эпохой такие вещи, что все это поразительно напоминает соотношение материальной культуры гитлеровской Германии и материальной культуры предшествовавших эпох: то же обеднение, серость, сведение к самому необходимому всех статей потребления. Общественную энергию целиком поглощает производство оружия. Ко времени операции «Золотое яблоко» тысяча сто восемьдесят шесть кораблей уже стояли готовые к отплытию. Иначе ни к чему было Менелаю приглашать, а Елене — соблазнять Париса. Гомер говорит о судах, вмещавших по сто двадцать человек. Но будем ориентироваться на «типический корабль» того времени, рассчитанный на пятьдесят воинов. Даже так получается круглым счетом шестьдесят тысяч человек. И эти шестьдесят тысяч тоже пребывали в полной боевой готовности. Стоило очередному кораблю сойти со стапелей, как тут же вербовались наемники, начиналось обучение; в конце концов, не раскачивались же готовенькие боевые суда пустыми в заливах, удерживаемые «кошками» (которые, разумеется, были тогда еще не железными, а каменными)! Очевидно, и тайная микенская дипломатия уже сделала свое дело. Фригийцы, фракийцы ожидали лишь знака, чтобы переправиться через Босфор; сарды, этруски, филистимляне и другие племена, которым приелось господство хеттов, точили зубы на сокровища богатых городов Азии и Ливана. Учитывая все, я, думается, еще весьма занижу общее число, если скажу, что тысяч сто вооруженных воинов ожидали только приказа Агамемнона. В эпоху, когда все человечество исчислялось двадцатью миллионами, это солидно превышает даже гитлеровские военные силы. А ведь было еще по крайней мере сто тысяч человек на вспомогательных службах; они поддерживали порядок в тылу, главным образом на островах: выколачивали налоги, заботились о провианте для армии, ремонтировали корабли, заменяли снаряжение, ведали службами связи и здравоохранения. Все, все они должны были находиться в состоянии полной готовности, каждый знал свое дело.

И тут, в самый решительный момент Одиссей притворяется безумцем, Пелей переодевает в женское платье и прячет Ахилла, кипрский царь, поклявшийся выставить пятьдесят кораблей, посылает всего-навсего одно судно, а на нем — сорок девять терракотовых игрушечных корабликов с игрушечными же воинами. Об этих отступниках мы знаем, но сколько им подобных могло быть еще! Да взять хоть внезапную хворь Филоктета, болезни других героев — тоже весьма подозрительно! Что же до тех, кто явился по первому зову, то они рисковали немногим; страдающий тяжелой наследственностью, позднее помешавшийся сын авантюриста Теламона — на двенадцати кораблях, с отрядом не больше батальона; опустившийся, изгнанный за убийство кровного родича сын Геракла — на девяти кораблях, с двумя сотнями людей… Такие в любой авантюре могут только выиграть. А если и сложат головы — невелика беда. Но для большей части союзников — особенно с периферии, островов и Севера — дело оборачивалось иначе: им, конечно, нравилось сидеть за одним столом с большими господами, выкрикивать панэллинские кличи, военная конъюнктура явно была на пользу их захиревшему хозяйству, однако идти на фронт они не испытывали никакого желания. Да не так ли было и с Хорти? Кружил повитухой вокруг «оси» Берлин — Рим, усердствовал в Антикоминтерне, а как дошло до войны, с радостью довольствовался бы ролью обозного. Или вспомним Франко!

Казна пелопоннесских городов опустела, бушевала инфляция, внутриполитическое положение было накалено до предела; Агамемнон, Нестор и их присные теперь возлагали надежды только на войну, военную дисциплину, славу и — last but not least[63] — на добычу. Однако царьки, вроде Одиссея, предпочли бы еще долгие годы наслаждаться дивно раздобревшими ценами, превращавшими в сокровище самую тощую козу Итаки. Не нужно забывать: солидная доля ценностей из сокровищниц Пилоса и Микен перебралась на поставлявшую продовольствие периферию! Итак, Одиссей обрядился в одежду землепашца, в пару с быком запряг в плуг осла и стал сосредоточенно посыпать борозду солью, делая вид, будто знать не знает, видеть не видит ахейских господ, явившихся, дабы вручить ему «повестку». «Поглядите только на моего супруга!» — рыдала Пенелопа. Однако Паламед — уже и в тот раз он — разоблачил Одиссея: выхватил из рук Пенелопы младенца Телемаха и положил его перед плугом. Одиссей тотчас остановился.

В XXIV песне «Илиады» Елена, оплакивая Гектора, говорит, что уже двадцать лет живет в Трое. Следовательно, Гомер перенимает идущий от сказок счет героических песен: десять лет — предварительная подготовка и скитания по водам, десять лет — осада Трои, десять лет — злоключения Одиссея на обратном пути. В действительности обратный путь — после окончательного поражения на Синайском полуострове — затянулся, вероятно, не на десять лет, а намного больше. Для тех же народов, чью прежнюю родину в Малой Азии захватили тем временем фригийцы и фракийцы, принудив их искать себе новое пристанище, этот путь мог занять и целое столетие. Самый поход — здесь можно и согласиться — продолжался приблизительно десятилетие. Но подготовка тянуться десять лет не могла. За десять лет войско не то чтобы не собралось — оно совершенно разложилось бы, — не могли первые дожидаться последних целых десять лет! Что же до скитаний по водам и проблемы проводника, то ведь эллины занимались мореплаванием уже многие столетия, от острова до острова к Трое корабль провел бы каждый юнга.

Следовательно, легенда намекает лишь на то, что действительно имело место: отправление на войну не обошлось без проволочек и проблем. Поначалу главным вербовщиком был Нестор, ему хотелось как можно скорее вновь свидеться с вложенными в предприятие деньгами, и не только по скупости, но и потому, что в его городах сложилась особенно тяжелая ситуация. Позднее к нему присоединился Одиссей: «Если уж меня втянули, так и другие не отвертятся!» Они стали агитировать на пару. Сборы в Арголидском заливе длились, вероятно, полгода, самое большее — десять месяцев. Столько еще могли выдержать, не взбунтовавшись, те, кто томился в ожидании. (Да и бунтовали под конец. Не удовольствия же ради согласился Агамемнон принести в жертву свою дочь!) Во всяком случае, эти полгода или десять месяцев были полугодием или десятью месяцами лихорадочной дипломатической и организационной работы.