Читать интересную книгу Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

— Я дал ей жизнь, Максим. И славу! Об Украине ныне знает и говорит всякий язык на земле.

— Сначала ты не пожелал взять Львов, потом мы торчали под Замостьем, теряя драгоценное время. Теперь и вовсе уходим! Ты позволяешь врагу собрать силы, а свои уже раструсил. Вернемся мы на Украину и останемся ни с чем.

— Ганжа! Принеси Максиму выпить.

— Мне, Богдан, недосуг пить сладкие вина. От твоих кубков разит панским смердящим духом.

— Ты стараешься меня обидеть? Тогда запомни: что бы ты ни сказал и что бы о тебе ни говорили, я почитаю тебя за самого верного друга.

Богдан был совершенно трезв.

— Это я приказал схватить архиепископа и зарезать! — внятно и очень спокойно сообщил Кривонос. — Еще можно все поправить. Орда ушла, но у нас достаточно сил, чтоб ударить на Польшу. Тугай-бей с нами. Часть орды можно вернуть.

— Скоро зима, Максим!

— Но ты сам тянул время! Или для того и тянул, чтобы можно было сослаться на зиму? Чего ты ждешь от поляков? Они тебе все что угодно пообещают. Забыл участь Павлюка? Сам король изволил простить все его вины. Да только паны на короля чихать хотели.

Ганжа принес вино.

— Выпей! — сказал Богдан.

Кривонос отмахнулся. Богдан взял кубок и отпил несколько глотков.

— Как видишь, не отравлено.

Кривонос вскочил, вырвал у гетмана кубок, швырнул в угол.

— До питья ли?!

— Кривонос! — гетман опустил лицо в ладони. — Ты славный и мудрый воин. Без тебя я не выиграл бы Корсунскую битву. Без тебя не одолел бы Вишневецкого. И под Пилявой ты был главной силой моей, моей надеждой.

— Да не виляй ты, Богданище! Подумаешь, Кривонос! Не будь меня, Данила Нечай сделал бы то же! Не будь Нечая — Богун! Это не я побеждал шляхту, не ты, не Богун, не Данила — это народ наш бился и победил.

— Народ, говоришь? Народ поднимался много раз. И его ухлестывали плетьми. Нет, Максим, в твоих словах только половина правды. Народ народом, но у народа должен быть Богун, Нечай, Кривонос да еще Богдан. Можно выиграть двенадцать битв кряду и ничего не получить для своего народа. Максим, я пил — не ты, оглянись вокруг! Мы и полдела не сделали, все дела впереди. Скажу тебе, одному тебе скажу: не знаю, как устроить мир. Не знаю, Максим! Как воевать, знаю, а вот что с миром делать? Спроста ли турки посылают нам в помощь хана? Неспроста. Им нужно одолеть поляков. Поляки стоят на их пути, на пути ислама. У семиградского князя своя забота. Присылал ко мне верного человека, уговаривал добыть ему польскую корону, а он за то признает меня князем. А ведь еще есть Москва. Она хочет ослабления и Польши, и Турции.

— Но черт побрал, архиепископа я прикокошил все-таки! — закричал Кривонос. — Кончать нужно Речь Посполитую!

— Максим, хватит ли у тебя пальцев, чтобы посчитать вереницы лет польского засилья? Не хватит, Максим! А Украина жива! Да еще как жива. Не пойду я огнем и мечом по Польше. Нынче мы воюем с Вишневецким и панами, а тогда придется воевать со всей Речью Посполитой. Это не одно и то же, Максим.

— Заговорил-таки зубы! — Кривонос яростно крутился на каблуке волчком. — Ганжа, принеси вина! Заговорил ты мне зубы, вражий сын. Я уже уши развесил! Я уже слушаю… и согласен с тобой. Но Богдан! Я тебя знаю! Ты вон в какую постель залез. Весь в соболях, в камешках блестящих. Богдан, ты бровью не поведешь, когда на украинский народ накинут новое ярмо. Позлащенное, может быть, но все то же ярмо. Да будет тебе ведомо, пока я жив, тому не бывать.

Ганжа принес новый кубок.

Кривонос выпил, роняя капли на синий простецкий жупан.

— Утро вечера мудренее, Богдан! Поеду! Там у меня казаки чего-то расхворались.

Хмельницкий вскинул брови, потянулся остановить полковника.

— Догони его! Ганжа! Верни! — Богдан вскочил на ноги, увидал, что в одном сапоге, нашел и натянул другой.

— Что еще не досказал? — спросил из дверей Кривонос.

Богдан поманил его рукой в глубь спальни. Кривонос упрямился, стоял на месте.

— Некогда мне, Богдан! — повернулся уходить.

— Стой! — гаркнул гетман. — Иди сюда.

Кривонос хмыкнул, но подошел. Богдан потянулся, взял полковника за голову, шепнул ему в ухо:

— Не езжай к своим хворым казакам. Я легко согласился с говорильней Смяровского потому, что с запада идет моровая язва. Завтра еще до восхода солнца войска мои не отойдут, а побегут по моему приказу. От чумы побегут.

Кривонос отшатнулся.

— Вино, гетман, пьешь сладкое, а все равно сивухой несет.

Ушел.

— Не верит, ну и черт с ним! — махнул рукой Богдан. — Спать я хочу, Ганжа. Уходить утром всем! Не уходить, а бежать. Бежать!

Повалился в одежде на пышную панскую постель и заснул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Тяжелыми хлопьями плюхался мокрый первый снег. Тяжелыми пепельно-коричневыми, черными, желто-зелеными клубами там и сям вдоль дороги поднимался дым. Люди жгли что попало, лишь бы отогнать от своих жилищ моровую язву.

Богдан ехал в легком лубяном возке. С утра ему думалось о Кривоносе. Максим был прав, когда укорял его за пышную постель. Ради Елены завел такую постель, а ведь весь на виду, вся жизнь на виду. Казаки на многое глаза закроют, а вот пышной жизни гетману не простят. Пышная жизнь не для казачьего гетмана, для коронного, а на всякого коронного у казака рука чешется.

Замаячила впереди деревенька. Треснутый колокол затрезвонил бестолково, но счастливо. Видно, с колокольни приметили казачье войско.

— Гетман где? Гетман? — суматошные поселяне метались от возка к возку с хлебом и солью, прикрывая и хлеб, и соль от снега узорчатым рушником.

— Тебя, отец, спрашивают! — подскакал к возку Хмельницкого Тимош.

— Коли народ спрашивает, надо к народу идти, — многозначительно сказал гетман.

Возница свернул на обочину.

Хмельницкий вышел из возка. И тотчас за его спиною появилась и стала расти, как на дрожжах, казачья старшина.

— Мы тебя заждались! — кинулся к гетману мокрый попишка, рыженький, кудлатый, отирая локтем косматые брови, с которых капало, и заодно кругленький нос, с которого тоже капало. — Прими от всего христианского мира, за спасение наше, за храбрость твою, что один не побоялся встать против двенадцатиглавого дракона. Не побоялся и вечная слава тебе в награду!

Попишка прослезился, перекрестил гетмана, дал ему поцеловать свой резанный из дуба деревянный крест. Тотчас скинул этот крест с шеи и надел на гетмана.

Крестьяне поднесли хлеб и соль, и Богдан отведал хлеба и соли. Приняв дар, передал его старшине. А снег сыпал такой, что и в двух шагах не видно было человека.

— Люди! — сказал гетман. — Вам низкий поклон, что не оставили меня один на один с драконом.

Поклонился, коснувшись рукой земли.

— Много еще всякого будет на нашем пути, но Бог не оставит нас.

Гетман сел в возок, и тот возок скоро затерялся на дороге среди экипажей всяких мастей.

Богдан держал на ладонях деревянный крест и думал: «Первая моя награда. Может, самая дорогая. Хорошо как сказал кудлатый поп: «За храбрость» То-то и оно! Кто смел, тот и съел».

И встрепенулся: не те слова сказал людям. Больно мудрено сказал, надо было проще. Надо было сказать так: «Не выдам вас, люди. Никому! Никогда!» И крест поцеловать. Вот что надо было сказать. Вот ведь что!

К возку подскакал Иван Выговский:

— Богдан, можно к тебе?

— Лезь.

Генеральный писарь с седла ловко перевалился в возок. Глаза блестят, нехорошо блестят. Иван чует это, прикрывает их веками.

— Ты только не очень… Весть недобрая…

— Что?!

— Кривонос от моровой язвы помер.

— У-У-У-у! — Богдан закрутил головой, словно его по глазам ударили.

2

Двенадцатого декабря в Острог, где остановился по дороге в Киев Богдан Хмельницкий, хорунжий новгородский Юрий Кисель, сын Адама Киселя, привез письмо от короля.

«Начиная светлое наше царствование, по примеру предков наших, пошлем булаву и хоругвь нашему верному Войску Запорожскому, — обещал Ян Казимир, — пошлем в ваши руки, как старшего вождя этого войска, и обещаемся возвратить давние рыцарские вольности ваши. Что же касается смуты, которая до сих пор продолжалась, то сами видим, что произошла она не от Войска Запорожского, но по причинам, в грамоте вашей означенным».

Король провозглашал полную амнистию участникам восстания, заверял своим королевским словом, что впредь Войско Запорожское будет под личной властью короля, а не старост, и выражал согласие с требованиями казаков уничтожить унию, уравнять в правах веру православную с католической.

За все эти милости гетман обязан был отослать орду из Войска и без всякого промедления распустить чернь, которая должна заниматься своим делом — пахать землю.