Читать интересную книгу Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

Канцлер сказал сейму не без укора:

— Когда нам плохо, мы тотчас даем деньги и бьем тревогу. А как выйдем из шатра, то все забываем за стаканом вина. Отчего же это? У меня есть ответ на вопрос. От продолжительного мира, во время которого мы научились хозяйничать по-немецки, болтать по-итальянски и душиться по-французски.

Посчитав эти слова оскорбительными, сейм покинули карлисты во главе с подканцлером Станиславом Лещинским.

Выборы короля были в который раз отложены. Правда, всего на два дня. Когда же этот день наступил, подсудок краковский пан Хрщонстовский, человек Вишневецкого, потребовал, чтобы Доменик Заславский оправдался перед сенатом за пилявецкий разгром.

Выборы были сорваны, и минуло еще тринадцать безрадостных дней.

Карл Фердинанд сорил деньгами в Яблонне, скупая голоса шляхты. Карлисты в коронные гетманы прочили князя Вишневецкого, в польные — Фирлея.

Ян Казимир тратил деньги королевы в Непоренте. На его стороне были Заславский, Конецпольский, Адам Кисель, а возглавлял партию канцлер Оссолинский, доказывая сенату необходимость выбора Яна Казимира, упирал на то, что казаки и Хмельницкий стоят именно за этого кандидата.

Только 11 ноября Карл Фердинанд отрекся наконец от польского престола. Ян Казимир уступил ему Опольское и Рациборское княжества и выплатил деньги, истраченные Карлом на выборах.

17 ноября Ян Казимир единогласно был избран в короли, подписав кроме обычных ограничительных статей еще и дополнительные. Король не имел права составить свою королевскую гвардию из иноземцев, гвардия присягала отныне не королю, но Речи Посполитой.

Вступление на престол было обставлено множеством формальностей, а положение страны было отчаянное. До сейма доходили слухи о сборе русского войска, которое якобы намеревается идти под Смоленск. Восстания охватывали собственно польские воеводства. Комендант осажденного Замостья Вейер требовал немедленной помощи.

Выступая в сенате, князь Иеремия Вишневецкий заявил:

— У нас имеется для обороны тринадцать тысяч войска, у неприятеля — двести тысяч. Не знаю, какая это будет оборона…

За два дня до коронования Ян Казимир отправил к Хмельницкому свое первое посольство: Якова Смяровского, Станислава Олдаковского и сотню всадников почетной охраны во главе с Самуилом Корецким.

5

Максим Кривонос лежал на татарской кошме, бледный, волосы оселедца слиплись от пота. Казачий лекарь собирал в сумку свои снадобья. Рваная рана на правом боку загноилась, и лекарю приходилось срывать повязки, сдавливать гной, очищать кровоточащую рану.

— Ты бы хоть кричал помаленьку, — посоветовал лекарь Кривоносу. — Вишь как намучился. Невыкриканная боль на сердце садится. А сердце заболит, ничем его не выходишь.

— Один раз дашь себе поблажку, так все твои крепости и пропали. Одну за другой сдашь. — Кривонос улыбнулся, но улыбки не получилось.

Тогда он закрыл глаза.

— Выпей, — сказал лекарь.

Кривонос, не открывая глаз, выпил какого-то отвара, опустил голову на седло, которое заменяло ему подушку.

— Скажи там, через час полковник выйдет.

— Полежать бы тебе.

— Вот возьмем Варшаву, тогда и на покой.

Заснул.

Но полковнику и полчаса на отдых не дали. В палатку, виновато опустив голову, зашел Кривоносенок.

— Что? — спросил Максим, открывая глаза.

— Змея огненного пускают.

Максим не стал спрашивать, кто пускает, где пускает.

Отер лицо ладонью левой руки, обманывая боль, короткими глотками перевел дыхание.

— Помоги подняться.

Кривоносенок опустился на пол, хотел взять отца на руки. Максим улыбнулся.

— Вот и твой черед нянчиться со стариком пришел. Ты меня, как бревно, на попа ставь…

Стоял, пробуя ногой твердь.

— Ничего. Ноги держат. Воды принеси.

Умылся, вышел из палатки.

По небу плыл огромный горящий змей. Его явно запустили из казачьего стана. Запустили на город, на Замостье, но ветер сносил его в сторону татарского лагеря.

Кривонос положил руку на плечо сына.

— Съезди за Ганей и за Филоном Джалалией. И сам тоже будь.

— А змей?

Змей, распуская черный дымный хвост, падал на землю.

— Не видишь, что ли, с какой стороны пущен? У Богдана теперь главные советчики — его ворожеи.

Полковники приехали с вестями.

— Маруша на огненном змее Хмельницкому гадала, — сообщил Джалалия.

— Хочешь скажу, чего она вещает? — усмехнулся Кривонос. — Уходить от Замостья.

— Ты, часом, не чародей? — удивился Гиря.

— Я не чародей, но вижу: гетман не чает, как бы остановить варево. Каша через края лезет.

— Полковник Головацкий от Жолквы отступился, — сказал Джалалия. — Взял окуп. Для войска двадцать тысяч и для себя две тысячи.

— Скоро мы не хуже жидов денежки научимся считать. — Кривонос строго поглядел на полковников и стукнул саблей о железный шишак.

Джура принес серебряный поднос. На подносе хлеб, водка, запеченное мясо, несколько головок лука и чеснока.

— Твои хлопцы, Джалалия, слышал я, ограбили Почаевский православный монастырь.

Джалалия сокрушенно покрутил головой.

— Ограбили, стервецы!

— А ты не кручинься! — Кривонос подмигнул полковнику. — Правильно сделали, что ограбили. Такие же дармоеды, как и католики. На шее крестьян едут.

И нахмурился.

— Я позвал вас вот для чего. Зима скоро. Войску на квартиры пора. Но не это меня тревожит. Слышал я, мор начался. С запада его несет. Для войска страшнее мора ничего нет. Но и это меня тревожит не так сильно. А тревожит меня наш гетман.

Полковники притихли.

— О своей тревоге я сам ему скажу.

Кривонос поднял чару, но пить не стал.

— Давайте-ка за мое здоровье.

Полковники и Кривоносенок выпили. Закусили луком, хлебом.

— На серебре вон едим, — усмехнулся Максим. — Слава богу, что хлебу и соли не изменили. Сказать я вам вот что хочу: берегите Хмеля. Ни при одном гетмане такой силы казаки не имели, как при Богдане. Но беречь его надо от Выговского, от полковников, которые о себе, о своих табунах только и думают, и от него самого. Богдан хитер. Да как бы эта хитрость его и не перехитрила… Поляки все сделают, чтобы поссорить казаков с мужиками. Ополовинят нашу силу, а потом нашими же казачьими саблями вернут себе города и села. Богдан хочет всем угодить: и казакам, и простому народу, и магнатам. А всем не угодишь.

— Ты словно бы последнюю волю нам вещаешь! — сказал простодушно Гиря.

— Мы на войне, полковники. Всякое может быть на войне и во всякий час… Я бы речи не заводил, если бы мы на Варшаву шли, но мы под Замостьем стоим. И чует мое сердце, стоим для того, чтобы не вперед, а назад идти. В Варшаве любое наше слово было бы указом, а в Киеве нам указывать станут. Попомните меня, старика.

— Не бойся, Максим. Не дадим ни полякам, ни своим умникам оплести Хмеля! Вот на то тебе моя рука! — Джалалия протянул Кривоносу руку.

— И моя! — сказал Гиря.

— Не стесняйся молодости! Давай и ты свою длань, сын! — Кривонос пожал казакам руки. — Скоро будет много тревог. Опять какие-то послы едут.

— Не больно велики, знать, послы, — сказал Гиря. — Богдан встречать их Остапа Черноту отправил, обозного.

— С шестью тысячами казаков! — сказал Кривонос.

6

Богдан Хмельницкий, блюдя королевское достоинство и показывая, сколь ценит он регалии гетмана Войска Запорожского, встречать посла вышел из дому и, пройдя ровно до половины двора, остановился.

Посол Смяровский хитрил, двигался медленно, словно бы утомленный дорогой, но Богдан дальше не шел и ждал на месте.

«Уступок от такого не добьешься», — подумал Смяровский, но от своего плана, продуманного и всячески взвешенного за четыре дня пути, решил не отступать.

Пока посольство размещалось, ловкие люди пана посла встретились с Павлом Тетерей. Тетеря передал просьбу Смяровского генеральному писарю, и поздно вечером того же дня гетман тайно принял посла. Встретились в доме местного ксендза.

Яков Смяровский дал Хмельницкому прочитать письмо короля. Ян Казимир писал:

«Как ранее письмом нашим, посланным перед счастливым выбором нашим, мы выразили свое расположение к Войску Запорожскому и к вождю того войска за то, что они, помня благодеяния всемилостивых королей, отца и брата наших, просили Господа Бога и желали, чтобы никто иной а только мы были избраны на трон, как теперь, сделавшись уже королем и государем Вашим, к вящему удовольствию Вашему, мы объявляем Вам об этом устроении Промысла Господня и выражаем нашу королевскую милость вождю и всему Войску Запорожскому».

Принимая письмо короля, Хмельницкий встал и поклонился, а прочитав, опять поклонился и поцеловал письмо.