фронтовых частях очутившийся впервые. Обычные фронтовые будни в виде периодических артиллерийских обстрелов, свиста снарядов и их разрывов на расстоянии полукилометра с непривычки казались ему очень страшными. Жил он в штабе дивизии в землянке начполитотдела, где все эти звуки были хорошо слышны, потому что и на самом деле всё это происходило очень недалеко.
Лектор, как и бригада артистов, находился в расположении дивизии последний день и на этот раз ночевал в медсанбате. Концертная бригада, их было человек пятнадцать, жила в одной из звакопалаток, лектора решили поместить в бревенчатый старый пустовавший домик, бывшее жильё командира батальона.
Он, как потом говорил, впервые полноценно заснул, так как спал на настоящей постели с простынями и одеялом. Санитар, которому было поручено обслуживать гостя, подложил дров в железную печку и решил прикорнуть около неё, чтобы в течение ночи поддерживать тепло.
Все медсанбатовские строения (палатки, домики и бараки) для сохранения внутри более или менее нормальной температуры в зимнее время требовали непрекращающейся топки: на улице стоял мороз более 25 °C. Для этого обычно выделялся один санитар на две-три палатки, который в течение ночи следил за тем, чтобы печи не погасли. В жилых палатках и домиках для этого назначали дежурных из проживающих, домики врачей и командиров подразделений обслуживали специально выделенные санитары. Днём отоплением занимался работающий персонал. Пустовавшие палатки и другие помещения протапливались один-два раза в сутки, в зависимости от наружной температуры. В пустом старом домике комбата, бывшем в резерве, также давно не топили. Решив поселить туда на сутки московского лектора, Алёшкин приказал выделить специального человека и как следует протопить печку, это и было сделано. К приезду гостя на ночлег железная печь была раскалена почти докрасна, и в домике стояла жара.
Улёгшись в постель и увидев, что санитар укладывается на полу около печки, старший батальонный комиссар спросил:
— А вы что, тут спать собираетесь? Разве у вас своей постели нет?
— Как нет, есть! Я живу в бараке, но ведь за печкой-то смотреть надо! А то к утру, когда она остынет, вы замёрзнете.
— Да что вы, товарищ красноармеец, где тут замёрзнуть? Жара, как в бане, а вы вон ещё дров полную печку наложили! Ступайте себе в свой барак. До утра я не замерзну, а утром придёте, если печка погаснет, разожжёте её. Ночью я, может быть, сам встану и дров подкину, если мне холодно будет.
Санитар ещё некоторое время колебался: старшина уж больно строго наказывал следить за печкой. Но, когда услышал повторное требование этого чудного командира в очках:
— Идите, товарищ красноармеец! — пошёл в свой барак, предварительно вновь набив полную печь берёзовыми дровами.
Почти сразу после ухода санитара лектор уснул. В медсанбате было по-мирному тихо, артиллерийская канонада редко доносилась откуда-то издалека, как слабый гром. Слышалось потрескивание от мороза деревьев, окружавших домик, а также весёлое гудение огня в раскалённой печурке, находившейся от ног спящего менее чем в метре.
Прошло около получаса, было жарко. Спящий непроизвольно сбросил с себя тёплое ватное одеяло, и край его попал на раскалённую стенку печки. Оно затлело, а через несколько минут вспыхнуло пламенем. Едкий дым, нестерпимый жар и яркий огонь разбудили лектора. Сначала он не мог понять, что происходит, но, когда заметил, что одеяло на полу превратилось в костёр, а языки пламени уже лижут стенки домика, он с криком «пожар!», закутавшись в простыню, босиком выскочил наружу.
Начавшийся пожар по дыму, выбивавшемуся из окна и отблескам пламени, исходившим изнутри помещения и хорошо заметным в темноте ночи, уже обнаружил и дежурный по батальону. Он поднял по тревоге санитаров, живших в бараке, на бегу стукнул в окошко командира медсанбата и, крикнув «пожар», бросился к горевшему домику.
Дежурным был старшина Бодров. Он подбежал как раз в тот момент, когда из домика выскочил перепуганный гость. Старший батальонный комиссар, прыгая босыми ногами по снегу, смог только протянуть руку к домику и испуганно крикнуть:
— Там! Там!..
Бодров, взглянув на пострадавшего, сразу понял, что «там» остались все его вещи. Не раздумывая, он бросился в горящий домик. К этому времени пламя уже охватило все стены. Схватив в охапку вещи гостя, лежавшие около кровати и по какой-то счастливой случайности, не охваченные огнём, Бодров успел прихватить снаряжение с наганом и полевую сумку и, задыхаясь, получив несколько ожогов лица и рук, выскочить на улицу.
К этому времени около пылавшего домика собралось почти всё население медсанбата. Был уже тут и Алёшкин. Вместе с Прохоровым они руководили деятельностью санитаров, дружинниц и остальных, пытавшихся забросать снегом горевшее строение. Снег бросали лопатами, вёдрами, тазами и просто руками.
Минут через двадцать пожар был ликвидирован. Обгоревший остов домика сохранился, но всё, что находилось внутри — постель, стол, табуретка, часть разложенных на столе бумаг и оставшиеся под кроватью новенькие хромовые сапоги гостя, сгорело.
Пострадавшего сразу же увели в госпитальную палату, уложили в постель, обтёрли озябшие ноги спиртом и укрыли тёплыми меховыми одеялами. Туда же Бодров принёс всё спасённое им имущество.
Первое, что сделал лектор, — схватил гимнастёрку и засунул руку в её левый нагрудный карман. Его партийный билет был на месте и не повреждён! Он с чувством пожал Бодрову руку и сказал:
— Товарищ старшина, я вам обязан больше, чем жизнью, вы спасли мою партийную честь! Ведь выскакивая из горящего домика, я, прежде всего, должен был подумать о спасении своего партийного документа, тем более что гимнастёрка-то лежала рядом со мной!
Бодров, между тем, решил сразу же начать расследование дела. Он понимал, что за это происшествие могут строго спросить и с него, как с дежурного, и с командира батальона.
— Как случился пожар? Почему дежурный санитар оставил без присмотра печку? — спросил он гостя.
Тот ответил:
— Во всём виноват я сам, я его отправил спать.
— Почему же он мне ничего не доложил? — снова спросил Бодров.
Конечно, на этот вопрос лектор ответить не мог. В наказание за своё легкомыслие, а вернее, неосведомлённость в обращении с железными печурками, пришлось старшему батальонному комиссару возвращаться в Москву не в щёгольских сапожках, а в залатанных валенках (новых на складе медсанбата не оказалось).
Алёшкину, Фёдорову, Прохорову и дежурному старшине Бодрову пришлось спустя три дня пережить несколько неприятных часов, пока следователь Особого отдела дивизии расследовал это происшествие. Очень помогло письменное заявление уехавшего московского гостя, которое он написал по просьбе Бориса и в котором более подробно изложил события. Помогли и свидетельские показания врача и медсестры госпитальной палаты, присутствовавших при разговоре Бодрова с пострадавшим.
В результате расследования,