Корабли выглядели величественно и грозно. Развивающиеся большие полотнища флагов с ярко нарисованным солнцем были хорошо различимы издалека. Четыре скоростных многозарядных арбалета по типу китайского чо-ко-ну стояли по два на корме и носу кораблей, два больших арбалета, которые пускали с веревкой и без нее гарпуны и были способны пробивать корабли противника и дальше либо их приближать при помощи ручной лебедки, либо топить. Ну и немного динамита, бутылок с зажигательной смесью. Так что отбиться от трех, может и четырех кораблей противника флот Славграда был способен.
Сами воины были на четверть вооружены новыми клинками из стали по индийской технологии или просто моностальными. Меч стоил, может, не многим меньше, чем сам корабль, но хороших мечей вместе, с саблями по типу русской века шестнадцатого, было двадцать два. Еще была огромная секира Большого, остальные вооружены боевыми топорами и трое что-то вроде алебард, которые только пробуют изготовлять. Было ровно десять лучников и еще готовых к использованию пятнадцать арбалетов колесцовой натяжки тетевы. Треть бойцов были в кольчугах, которые смастерили из мотков проволоки из будущего, другие в бою могли одевать ватники с нашитыми металлическими пластинами. Так что по местным понятиям — богатенькие бойцы.
— Может и я с вами, а то вроде вместе тренируемся, а как в поход, так нельзя? — сделал последнюю попытку Игорь, но нарвался на строгий взгляд Большого.
На всех совещаниях, где исподволь Солдат предлагал свою кандидатуру, пусть и простым ратником, но дать ему отпуск от всей рутины по управлению городом. Но, пусть и глава и граф, но Игорь встречался с жесточайшим непониманием со стороны Совета.
— Не, ты следи за перунятами, — Большой похлопал Игоря по плечу.
— Какие, нахрен, перунята, опять за свое? — осклабился Солдат, но Большой только пожал плечами.
Это на последнем Совете бывший гомельский бандит, а ныне ратник Большой, предложил сделать для детей организации типа октябрят и пионеров. И даже выдал проект с уставом таких организаций, которые назвал перунята, как замену октябрятам и внуки Перуна, как пионеры, сын Перуна — комсомолец. И серьезно пытался защитить свой прожект, не понимая, почему такое важное дело, как патриотическо-военное воспитание молодежи в городе пускают на самотек. Нет, идея не плоха, но Большой зацепился за названия те же «перунята» звучат как анекдот.
— Рыгор, если поймешь, что по времени добраться до соли не получается, быстро возвращайтесь. Не воюйте ни с кем, — давал «ценные указания» Игорь.
— Это хорошо, что ты, парень уже вжился в роль лидера, но мы не трамвайной ручкой деланы. Да с таким вооружением на реке можем и до Царьграда дойти. А соль я найду, ориентиры из валунов, озер и проток хватает, даже с поправкой на тысячу лет, — успокоил Солдата Рыгор и увидел, как спешит к пристани Малка. — Пришла-таки, голуба моя!
Игорь знал, что Рыгор осознавая терзания женщины, дал той время подумать. И, если она придет провожать его в поход, то значит, что готова стать его женой по возращении с путешествия. Нервничал сорокадвухлетний мужик, но сейчас расцвел, когда увидел бегущую со стороны главных ворот в город, Малку.
Глава 10
Тармач был сыном бека Аарона и родился в Самкерце, что стоит на море, носившем некогда название Таматарха. Отец, как и все влиятельные хазары, был иудеем, как, впрочем, и сам Тармач, но дал своему сыну исконно хазарское имя.
Тармачу не повезло, он был третьим сыном влиятельного в Сакерце бека и не мог претендовать на многое. Он даже не мог осуществить свою мечту и выйти в море на корабле. У его отца, как и вообще у хазар, было мало собственных кораблей, он пользовались больше греческими или русичей, редко собственными, поэтому Тармачу не досталось после смерти отца судна, да и мало чего досталось. Старший брат Васиф по-родственному повел себя, и дал десяток опытных воинов, хороших коней, оружие и арабского серебра, чтобы Тармач смог создать свой отряд и найти себя на огромных просторах каганата.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прошло уже четыре года, когда пятнадцатилетний Тармач ушел из отцовского дома на север, чтобы собирать дань с диковатых людей, которые зовут себя по-разному, но все говорят на языке, что зовут словенским, среди них были и иные — угорские племена. Порой сложно было определить где роды веси и мурома, а где вятичи.
Это было выгодным занятием, особенно для охочего на женские прелести молодого парня. Даже когда Тармач был лишь заместителем командира отряда, он первым выбирал себе женщин для утех, так как старший был уже не молод, да и со странностями в выборе себе объектов для утех. Иногда это были совсем уж молоденькие девочки, которых Тармач даже не воспринимал, как женщин.
Это и погубило старика. Год назад по осени, когда по обычаю и устремлялись отряды верных сынов Хазарии к славянским и угорским племенам, чтобы собираться дать после сбора урожая, Старика Булхана убила мать одной изнасилованной девочки, которая также оказалась в числе рабынь, что отряд сопровождал на невольничий рынок в Итиль. Женщина смогла развязать путы и ночью проникнуть в шатер Булхана, где зарезала его, а потом и себя.
И вот Тармач предвкушал свой поход в земли словен, когда только он будет принимать решения и выбирать, кого оставить в рабстве, а кого, попользовав, одарить милостью остаться в своем роде. Да и серебро, и железо, и украшения, как и шкуры пушных зверей, теперь будет распределять именно он. Многое придется отдать кагану, но тот, кто собирает дань никогда не останется ни с чем. Тормач ещё не встречал бедного сборщика дани со словен.
Сегодня Тармач, как и вчера и позавчера, занимался тренировками своих воинов и принимал пополнение. Уже две с лишним сотни воинов скопилось под его рукой, и нужно было этот большой отряд привести к покорности и слаженности. Тем более, что среди воинов оказались и аланы, и с десяток армян, и грузины, выходцы из Хорезма, даже словене. И, если аланы были слаженным отрядом и конные, то остальные инородцы пехотинцами и только учились сражаться подразделениями.
Вот и нужно было наладить взаимодействие конных с пехотой, которая стала остро необходимой в противостоянии с некоторыми русичами-бунтовщиками, которые очень мало используют конный бой и чаще разбегаются по лесам после первой атаки. Конные не всегда могут в дремучих лесах изловить разбойников, и приходится держать в отряде и пехоту. Тем более, что было несколько случаев, что приходилось брать приступом огороженные поселения, а катапульты и иные осадные механизмы тащить за собой было невозможным.
Уже после тренировки, где молодой, но горделивый командир чуть до смерти не забил одного из грузинского десятка, что тот, нарушив строй, помешал конным лучникам отстреляться. И теперь командир одного из десятка отрядов, что стояли у реки Воронеж, ожидая осени, отдыхал в своей хижине — не большом круглом сооружении из глины и крышей из камыша и соломы.
— Говори! — примеряя на себе роль командира и даже повелителя, произнес Тармач, когда его отдых прервал прибывший с докладом сотник первой сотни.
— Господин, вести пришли от радимичей и северян. Они говорят, что не станут давать кагану дань, ни черную куницу, ни дев молодых, ни мужей, ни серебра, если тархан, или сам каган не решит их проблем, — сказал сотник и проследил за реакцией командира, тот бывал сильно вспыльчив, мог и нож метнуть в принесшего дурные вести.
Радимичи, как и северяне были зоной ответственности Тармача, вернее старика Булхана, но тот убит, и нельзя было показать свое бессилие в решении проблем, иначе парень так и будет ходить в подчинении, а он сын бека, пусть и третий.
— Дальше говори, не бойся, гнева не будет, буду размышлять, — поморщившись, сказал Тармач.
— По Борисфену от Новгорода пришел конунг Вольга, по дороге взял Смоленск, но кривичи нам дань и так не платили, но он взял и Любеч и Киев, — продолжал сотник доклад.
— То мне известно, каган не станет воевать, пока не станет, Киев. Это важный город, в котором есть и иудейские общины и ромейские. Там место, где можно торговать, и многое сбыть из награбленного, как варягами, так и нами. А ещё ромейский император просит пока не сильно ссориться с русами, ему выгодна торговля с ними. Так что Киев не тронет каган, пока не заручится поддержкой ромейского императора, но тот стар и тоже не станет вмешиваться, — рассуждал вслух Тармач, ему нравилось чувствовать себя политиком, вершителем судеб. Парень был уверен, что мог бы справиться и с должностью визиря.