И вот настало время для последней решающей битвы. Гутрум со своей могучей армией встал лагерем к северу от равнин Солсбери. Мы же с Альфредом, Хагартом и нашим войском расположились в Стоунхендже, неподалеку от Дорнсета. Это место считалось мистическим. Камни стояли там широким кругом, некогда они служили алтарями. Там Альфред пригласил всех на молитву. Прекрасным жестом смирения и веры король, высшая власть страны, представлявший для нас всю сущность королевства, сбросил с головы капюшон, преклонил колени, лег лицом в пыль и открыл свое сердце Богу. Я тоже молился с ним долгие драгоценные для меня часы. В какое-то из мгновений я неожиданно оглянулся, и то, что увидел, заставило меня понять все величие Господа нашего Иисуса Христа, когда-то вернувшего грешных людей к Богу: все войско, все прекрасные души, наши воины, преклонив колени, молились перед крестами из воткнутых в землю мечей и славили Царя царей. Этот момент навсегда запечатлелся в моей памяти, ибо я видел настоящую преданность людей Богу. Епископ Ассерский тоже молился о нашем спасении. Потом все встали и маршем двинулись на Этандум[15], где стояли лагерем войска Гутрума.
Час за часом мы в нетерпении погоняли коней. Но даже будучи полностью поглощенными предстоящим сражением, мы любовались роскошью обвивавших скалы растений, которые, сверкая бриллиантовыми каплями росы, упорно пробивали себе дорогу через расщелины в камнях.
Но вот мы, наконец, отпустили поводья, и лошади пошли свободнее, нарушая пронзительную тишину лишь тихим пофыркиванием и стуком копыт по мягкой земле. Все были напряжены до предела, а копыта выстукивали особый ритм, наполняя наши сердца надеждой. Пехота и обозы тянулись сзади. Оборачиваясь, мы видели за собой лишь огромную разноцветную живую стену и ехали дальше, подняв копья к небесам, а щиты обратив вперед.
Добравшись до скалы Эгберта в Этандуме, мы увидели прямо перед собой на скале изображение огромной лошади, рвущейся к небу. Это была белая лошадь, нарисованная на склоне и равная по размеру ста лошадям. Она сразу же привлекла внимание короля Альфреда.
— Энгус, эта нарисованная на скале лошадь напомнила мне величайшую победу моей жизни, случившуюся много лет назад. В тот раз символом победы тоже была белая лошадь. Брат мой тогда долго молился перед боем, а я не утерпел и бросился в бой. — В глазах короля блеснули слезы. — Кто знает, а вдруг и это — небесный знак Божественного провидения, сулящий нам победу?!
— То, что вы говорите, мой король, имеет высшую ценность! Надо передать это по рядам, пусть все знают, что нам свыше явлен знак победы! — Я никогда не пропускал возможности воодушевить людей и наполнить их сердца мужеством. В конце концов, именно из этого и рождаются победы!
История о белой лошади и о связанной с ней прошлой победе короля тут же пошла гулять по войску. Все воины, услышав ее, волей-неволей исполнялись гордостью и клялись, если понадобится, сражаться до смерти, а клич победы прокричать так, что будет слышно по всему королевству. И вот, вдохновленные небесными силами, мы с еще большим упорством двинулись вперед к месту битвы при Этандуме. Там уже ждал нас Гутрум со своими тысячами, готовый нанести нам смертельный удар.
Альфред приказал начинать атаку немедленно. Мы слезли с коней и отослали их в арьергард, я обошел войско и приказал сдвинуть ряды еще теснее. Теперь мы стояли щит к щиту и двинулись на язычников, действуя как одно тело, одна душа, один дух. Мы стали единым существом, движимым одной целью.
Мой топор превратился в смертоносное оружие. Я рубил головы одним ударом. Хагарт, ставший, казалось, еще сильнее, не отставал от меня. Альфред сиял божественным светом. Тела валились кучами у наших ног. Это была жестокая битва, рукопашная, в которой невидимая рука теснила язычников к аду, к обители всех мертвых. Скоро датчане почувствовали горечь — это исходила желчь, пропитавшая острия наших копий в чаше нашей ненависти, которая все еще не осушилась. Скоро вражеские воины уже не могли противостоять нам и начали отступать. На их песьих лицах явственно начали проступать следы изнеможения, страх перед смертью парализовал души, и их единственным желанием стало отступление перед нашими бешеными ударами.
Я не мог ни тогда, ни сейчас объяснить себе, что же именно произошло, когда датчане вдруг побежали с поля битвы. Мы не остановились, а безжалостно пустились в погоню, уничтожая отступавших, убивая раненых, забирая всех лошадей, скот и провизию, награбленные ими по стране.
Мы гнали их до Чиппенхэма, расположенного в пятнадцати милях от места разгоревшегося сражения. Там и укрылся с остатками войска Гутрум, а мы осадили его в крепости. Скоро подошла вся остальная наша армия, чтобы расположиться под стенами Чиппенхэма широким лагерем.
— Мы можем начать штурм в любой момент, как пожелаете, Ваше Величество! — предложил я.
— Победа и так в наших руках. Зачем торопиться? Лучше спокойно подождать на берегу реки, пока войско Гутрума само не вымрет от голода и усталости, — ответил король.
Находясь внутри крепости, Гутрум мог только гадать по рунам и ждать подкреплений, которые никогда к нему не прибудут. Однако, даже несмотря на это, мы стояли под стенами Чиппенхэма долгие, почти бесконечные недели. Чувствуя свою полную беспомощность перед нами, не отходившими от крепости ни на шаг, Гутрум в конце концов сдался вместе со всем войском, отпустил заложников и попросил сохранить ему жизнь.
Первым и совершенно естественным желанием наших воинов было броситься на этих собак и перерезать их всех до единого, но Альфред жестом мудрости, величия и милости остановил нас. Все мы были поражены.
— Гутрум, готов ли ты отказаться от своих богов, если будешь отпущен вместе с войском?
Никогда не забыть мне того момента, когда великий король предпочел обратить язычников в нашу веру, чем перерезать их всех так, как сделали бы они с нами.
Гутрум немедленно согласился, и Альфред продолжил:
— Клянешься ли ты принять святое крещение и христианскую религию и в дальнейшем творить лишь добрые дела и не сеять смерть и опустошение в этом крае?
Гутрум поклялся.
Я чуть с ума не сошел. Ибо мне страстно хотелось убить этого проклятого пса своим топором.
— Я прошу тебя об этом, Гутрум, не ради себя, но ради Господа нашего и всех сыновей Британии.
— Торжественно клянусь, — ответил Гутрум.
— Выходи! — приказал Альфред.
И когда хитрый норманн вышел из крепости, я невольно шагнул к нему с занесенным над головой топором. Но король остановил мою руку, как отец останавливает расшалившегося ребенка, хотя мы с ним были почти ровесниками. Впрочем, своей мудростью он оказался намного старше меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});