Читать интересную книгу Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

Две самые большие ценности числились в его председательских заботах: коровы и аульские сорванцы. Они незыблемо стояли на первом месте по своей значимости, ибо перед грозно-белым ликом наступающей зимы у него была единственная баррикада — ферма. После сдачи госпоставок хлеба и кукурузы хватит до января. Но есть запас сена, есть коровы, есть крыша фермы, крытая соломой, а значит, будет хоть немного молока. Он поддержит главное достояние — детей, поможет дотянуть до первых лопухов, одуванчиков, скворцов и лягушек, которых можно жарить на прутике. Молоко не позволит зиме оборвать нити, что скрепляют истлевших в этой суровой земле предков и будущее аула.

Абу вздохнул глубоко, до дрожи в животе, и вынул из кармана пистолет.

* * *

Саид появился по ту сторону распадка. Проводник бежал первым, и Реккерт увидел его в бинокль совсем рядом, отчетливо и резко, вплоть до синей жилы, вздувшейся на голой шее. Сразу же за Саидом показался Криволапов. За ним — вся сотня. Они бежали прямо на Реккерта. Потертые кирзовые сапоги разом взмывали над снежной белизной и толкали ее назад.

При виде этого размеренного, неумолимого движения Реккерту впервые за утро стало не по себе. Он сунул бинокль в снег и поймал себя на желании отползти от куста, маскировавшего его, хотя позиция, занятая десантниками, была безупречной. Они надежно слились со слепяще-белой кромкой обрыва.

Вверху что-то чечекнуло. Реккерт скосил глаза. Над ним сидела сорока. Она дергала хвостом на кусте орешника клонила голову, всматривалась. Распознав людей, вспорхнула выше, пустила торжествующую трескучую очередь.

* * *

Криволапов осадил бойцов на краю распадка, дал отдышаться. Где-то за мертвым зимним редколесьем по ту сторону гремел бой. Размеренно бухали ружейные выстрелы, их перечеркивала автоматная трескотня, раскатисто прыгало по отрогам эхо.

Криволапов посмотрел на Саида. Проводник, сгорбившись, тяжело дышал, вздымалась и опадала сутулая спина. На ней горбом бугрился башлык.

— Саид, — позвал командир.

Спина дернулась, будто слепень жиганул через бешмет. Саид обернулся и, глядя куда-то вверх, мимо командира, сказал торопливо и непонятно:

— Весной внизу балшой вада идет… камень тащит, другой хурда-мурда несет.

— Чего? — не понял Криволапов.

— Я пошел на та сторона смотреть! — клацая зубами, крикнул Саид и вдруг прыгнул на склон.

Его понесло меж острых зубцов. С нарастающим шорохом осыпалась вслед каменистая крошка, перемешанная со снегом. Петляя среди валунов на дне, малая фигурка выбралась на противоположный склон, стала карабкаться вверх, оскользаясь на обледенелых камнях.

Криволапов вел ее глазами, чуя, как вползает ужом между лопатками тревожный озноб. На той стороне на высоком кусте дергала хвостом, неистово трещала сорока.

Она не могла видеть Саида в распадке, ее тревожило другое. Что? Закручивало в тугой жгут сомнение: за каким чертом он здесь, перед этой дырой? Он послан первым приказом к Махкетам и Агиштинской горе, к главному делу, и… завернут сюда. Приказ наркома. Не подчиниться, переспросить задание у старшего по должности? Не приучен он был переспрашивать.

Черная фигурка на той стороне выбралась наверх, осмотрелась, расставила ноги — маленькая рогулина, торчащая из белизны.

— Давай, командир, сюда! Быстро нада, — донесся до Криволапова сдавленный голос.

За лесом на ферме опять взметнулась ружейно-автоматная стрельба.

Еще минуту назад готов был Криволапов призывно махнуть рукой своей сотне и ринуться скопом в провал: делай, как я! Но вместо нужного и такого естественного теперь броска к ферме, где гремел бой, он вдруг отдал команду:

— По одному, дистанция пять шагов, радист идет последним, за мной, марш!

Он сам пока не знал, почему так скомандовал. Знал одно: так надо, только так, ибо на той стороне не переставая трещала и крутилась на ветке сорока. Она делала это и до появления Саида.

Криволапов вступил на обледенелую тропу, пружиня ногами, цепляясь за холодные ребра скалы, заскользил вниз. Оглянулся. Рявкнул придушенно первому бойцу, двинувшемуся следом:

— Стоять! — Зло пригрозил кулаком: — Где дистанция, Зотов?

И только убедившись, что обескураженный, моргающий Зотов блюдет эту дистанцию, полез Криволапов вниз.

Почти у самого дна он еще раз оглянулся. Спускались уже с десяток бойцов с промежутками в пять-шесть шагов. Лавируя между вмерзшими в хрусткий лед валунами, командир задрал голову. Зубчатая черно-белая кромка обрыва была пуста. Саид исчез.

Чувствуя, как давит в тисках сердце каленая, необъяснимая тревога, Криволапов сдвинул предохранитель автомата и еще раз оглянулся. Плотная кучка остальных — чуть больше половины отряда — ждала своей очереди на самом краю.

«Полета, — быстро высчитал Криволапов. — Полсотни будет в распадке, когда я выберусь наверх, а остальные будут торчать на обрыве… И с ними радист. Что ж они барантой сгрудились! Ах, мать честная, сосредоточиться надо, мало вас горы уму-разуму учили?!»

— Ле-е-ечь! — протяжно и пронзительно крикнул он стоящим на той стороне. И вдруг понял, что готовится к бою. Не к тому, что едва слышно рокотал за стеной распадка, а к другому, совсем близкому, которым набрякла кромка обрыва над головой.

— Ложись! — еще раз крикнул он оставшимся на той стороне.

* * *

«Половина, — подсчитал Реккерт сверху. — Их окажется в распадке не больше половины, когда командирская голова всплывет перед моим лицом. Мое лицо станет послсдней картиной этого мира, что отразится в его зрачках. Остальные толпятся на краю… и начинают ложиться. Но почему? Мой Бог, сделай так, чтобы это стадо ринулось вниз скопом. Те, что спустятся в распадок, — мои. Им никуда не деться на этой белизне, это будет охота на тараканов в ванной. Но почему они не полезли вниз все? Что-то не так сделал этот Саид? Где он? Почему убежал сразу же?»

Но оглядываться уже было нельзя, ибо нарушилась бы слитность, гармония безмятежного покоя, в котором пребывала природа. Они слились с ней. Даже кусты, срубленные ими в лесу и перенесенные сюда для прикрытия, казалось, пустили корни. Их успела закрасить снежная крупа, что засевала лес и горы с ночи.

Где-то совсем рядом внизу осыпалась и зашелестела глина под руками Криволапова, возникло его тяжелое, запаленное дыхание. Оно нарастало, заполняло все окрест. И когда над краем обрыва поднялись и уперлись в самую душу немца два белых, налитых бешенством глаза, он нажал на гашетку.

Переведя дрожащее дуло автомата на ту сторону распадка, он вдруг осознал: все идет не так, все плохо. И хотя уже тяжело ухало от взрывов на дне распадка и несся оттуда рев, вой и стоны искромсанной железом плоти, хотя видел Реккерт, что от его очереди полегло в первые же секунды несколько красноармейцев на той стороне, с каждой минутой злая, тоскливая тревога все сильнее охватывала его. Не вышла западня в чистом и беспроигрышном виде, завязался затяжной бой, и каждая минута его приближает появление еще одного истребительного отряда — Дубова.

Попадали в снег и расползались оставшиеся в живых на той стороне, и неслись оттуда пока разрозненные очереди. Да и снизу, из этого ревущего ада, вдруг слабо хлопнули два винтовочных выстрела — на лопатки Реккерту упала срубленная пулей ветка. Он дернулся всем телом, перекатился на спину.

Пока немцы доставали и не могли достать огнем через распадок малую фигурку, что поднялась и стала рвать белое пространство короткими перебежками, мелькая между бурыми стволами, Реккерт окончательно понял: засада бездарно сорвалась. У человека, уходившего из-под обстрела на той стороне, темнел на руках рюкзак. Это уходил радист, и в рюкзаке у него была рация.

Уже недосягаемый для пуль, он забросил на ветку орешника антенну, и эфир опалил открытый, полынно-горький текст: «Полковнику Аврамову, капитану Дубову. Отряд Криволапова наведен на засаду, выбито около половины бойцов. Проводник Саид — предатель».

Глава 13

С тех пор как пришло одиночество, Апти часто вспоминал привалы. Он терзался невозможностью заново пережить их терпкий и счастливый привкус. Со временем стал понимать, что не было на этом свете у него человека ближе Дубова. Командир все чаще приходил к нему в чутких по-звериному снах таким, каким он был в боях и в жизни, — надежным и крупным. В нем все было крупным — голова, руки, совесть.

Все отчетливее, до мельчайших подробностей проступала в памяти ночь — та, последняя, в пастушьем схороне у Хистир-Юрта. Апти вспоминал, как мирно шуршала земля, осыпаясь со стены, похрапывали бойцы, как бегали малиновые светлячки по углям догоравшего костра.

Иногда казалось, что, если напрячься, можно будет вспомнить запахи ржаной соломы и овечьей шерсти, которыми пропиталась пещера. Апти сосредоточивался до звона в ушах. Но запахи так и не приходили, память утратила их.