Читать интересную книгу Котовский - Борис Соколов

Это было в Петербурге в 1905 г. Около одного из дворцов он стоял верхом во главе эскадрона своей офицерской кавалерийской школы, вызванный на всякий случай. На тротуарах толпился народ. Какая-то девица, очевидно, социалистка, принялась громко ругать царского генерала самыми грязными словами: „Подлец, мерзавец, царский прихлебатель“, и т. д., и т. д… Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Алексея Алексеевича, будто он ничего не слышал, как потом говорил жандармский офицер, подъехавший к нему, услышав руготню этой особы.

— Прикажете арестовать? — спросил он Алексея Алексеевича.

— Не стоит, плюньте.

Толпа захохотала. Кто-то крикнул из толпы: „Замолчи, дурища, слышишь, генерал на тебя плюет“. Эффект был конфузней для социалистки.

А. И. Гучков слегка засмеялся вместе с громким смехом Алексея Алексеевича, всегда искренне потешавшегося, когда вспоминал этот случай.

— Что же вы хотите, генерал, вы защищали тот режим, против которого боролся народ, вот она и бранилась, — сказал Гучков. Алексей Алексеевич опять промолчал.

А я теперь думаю: „Несчастный человек Гучков, раб своих фантазий, самоуверенности и самомнения“. Опять повторяю: „Да простит его Господь Бог“, но в свои исторические памятки считаю долгом все это записать.

Хочется провести параллель между любившими Россию людьми, ныне умершими Алексеем Алексеевичем и Александром Ивановичем.

Гучков расшатывал устои старой, прежде крепкой России и во имя чего-то нового, весьма неопределенного, принадлежал к тем людям, которые осмеивали старые традиции на потеху толпы и молодежи. Покинул родную землю при опасности для личной жизни и, умирая на чужбине, вспомнил, как он ее любил. Вполне допускаю, что, спасая свою жизнь, он надеялся спасти и свою идею.

Брусилов служил верой и правдой своей России. Он был монархистом и христианином и никогда не допускал в своем присутствии анекдотов про Царя, тем более про Церковь. Он был монархистом, и только когда увидел, что монархию спасти нельзя, у него осталась одна надежда: спасти Россию. И для этого все средства для него стали хорошими. О себе он не думал, надел красный бант, снял погоны (что стоило это его душе — знает один Бог), остался на родной земле, со своим народом, стал служить с правительством, с которым ничего общего не имел, смотрел далеко вперед, надеясь на будущее протрезвление народа. И когда осознал, в какие цепи попал его народ, в полном отчаянии умер, — но на родной земле.

Часто думаю, почему все находившиеся за границей, бывшие военные и общественные деятели, называют себя „белыми“. А на мой взгляд, все подобные моему мужу люди, оставшиеся в России, мужественно боровшиеся за нее много лет внутри страны, в большинстве погибшие в неравной борьбе, расстрелянные, томящиеся по сей день в ссылках, в тюрьмах, в тяжелых условиях каторжных работ, гораздо светлее их, так гордящихся своей „белизной“ за границей.

Скажу еще в заключение, что мне всегда была тяжела страсть мужа к войне, к взаимному избиению людей, себе подобных (он без всяких академий изучал военное дело и доказал свое искусство на деле). Мне всегда казалось большой фальшью и грехом молебны Богу русскому и Богу немецкому о победе над врагом. Кровь и ужас во имя Бога и Отечества… Я много спорила с мужем и говорила, что люди будут наказаны за это. Вот и вышло по-моему. Первый он пострадал за свою любовь к войне. Господь всех снес и еще больше будет сносить, тем более революционных убийц, пока не образумятся люди и не народится новое, более духовное и светлое человечество»[11].

Генерал Брусилов, кажется, верил, что, если бы в 1917 году его не сняли с поста Верховного главнокомандующего, Россия могла бы оказаться среди победителей в Первой мировой войне. В августе 1936 года Н. В. Брусилова сделала запись, озаглавленную «После разговора, переданного мне, о коммунизме и красноте моего мужа»: «В конце войны (1916–1917), а затем во время всей революции я всё думала, что необходимо всё записывать, что переживали все и главное Алексей Алексеевич, что все эти чувства, переживания и события в нашей семье интересны и важны для русских людей будущего. Теперь вижу, что человечество вообще и русские люди (в России и в эмиграции) настолько изменились, настолько чужды всему былому, что заблуждение мое стало для меня ясно. Все заняты ложью, фальшивой партийностью, фокусами изобретений в науке, спортом, развратом в жизни и в литературе. Пора уходить. Но перед уходом хочется сказать всем лжецам и клеветникам следующее.

Мой муж не был ни белым, ни красным, по своим чувствам, человеком, он был русским генералом и защищал русские границы и русский народ. В Гражданской войне не участвовал. Он настолько любил свою старую русскую армию, что остался с нею, когда она взбесилась, и не выдал ни большевикам, ни иностранцам всех минусов и пороков ее в царское время. А документов об отдельных лицах у него на руках было достаточно. Он сжег их. Преступников, казнокрадов, интриганов, взяточников, грабителей, воров в высших и низших сферах спасла революция и частью Алексей Алексеевич. Он говорил, что сор из избы не вынесет на потеху чужим, а революция уничтожила все следы военной прокуратуры. По поводу этого Алексей Алексеевич говорил: „И слава Богу, незачем срамить нашу славную армию, в ней было слишком много героев, мучеников, во имя их надо молчать о подлецах“. Но когда эти подлецы клевещут на умершего Алексея Алексеевича, я не могу молчать в своих воспоминаниях.

У Алексея Алексеевича был свой план действий, и если бы у него не вырвали власть из рук в самое критическое время, кто знает, не было ли бы это лучше для дальнейшей судьбы России и не одержал ли бы он еще раз победу по разработанному им самим плану, как это было в 1916 году…

Знаю, что интриги против моего мужа велись еще далеко до войны, а во время войны, очевидно, из зависти к его успехам, они разрослись еще больше. Что же касается дальнейшего, то во всем мире о нем было столько фантазий и клевет, что разобраться, где правда и где ложь, — невозможно.

Всё, что я пишу, это не для современной прессы, а принадлежит истории. Всему, что я пишу, у меня есть яркие доказательства. Сама смотрю в могилу и как верующая христианка говорить неправду не могу. Лично мне предлагались взятки, лично я была свидетельницей, как обворовывались госпиталя, лазареты, снабжение армии, как за большие деньги освобождались богатые юнцы от фронта и взамен их отбирались безжалостно у матерей нищих последние сыновья, часто больные.

В эмиграции эти мошенники стали „ярыми“ монархистами и считали себя героями. (В СССР они стали „ярыми“ коммунистами, а иногда и чекистами.) Некоторые из них умерли. Называть умерших не приходится. Но то, что я знаю и на что у меня есть доказательства, пусть знает потомство и поймет: как всем этим людям было критиковать человека, который возмущенно на них кричал, топал ногами и предавал суду, выгоняя вон от себя. Картина ясна.

Справедливая статья генерала Нисселя о прежней старой русской армии (1 Авг. 1937 г. Последние новости). Вывод: если бы генерал Брусилов не разгромил Австро-Венгрию, не воскресла бы Чехословакия, и кто бы давал пенсию, поддерживал бы все эти годы эмигрантов?! Тем более, кто бы мог вывезти из Сибири часть русского золотого запаса? Уже, конечно, лучше, что он достался чехам, чем большевикам»[12].

В ноябре 1925 года Н. В. Брусилова записала в дневнике о том, что Алексей Алексеевич слишком поздно разглядел зловещую роль Коминтерна: «Во время польской войны, когда Алексей Алексеевич пошел на службу, об этом никакого понятия не имели, не только крестьяне, но и средний круг интеллигенции. Только после заключения мира с Польшей Коминтерн основался у нас, как в своей собственной штаб-квартире. Вот этот момент, когда Россия была связана по рукам и ногам грубой чернью и чекистами-большевиками, Европа пропустила мимо ушей и дала возможность на свою голову Третьему Интернационалу запустить свои цепкие щупальца во все страны в виде своего Коминтерна.

„Отсель грозить мы будем шведу“, — сказал Петр I, основывая Санкт-Петербург. Большевики, основывая свой штаб Коминтерн в том же Петрограде, теперь грозят не только шведу, но и всему миру. И уже теперь этот город должен забыть о Петре, ибо зовется Ленинград… Если Бог жизни даст — будем наблюдать. Повторяю: они гонят Церковь, основывая новую религию: Ленинизм»[13].

Сам Брусилов во втором томе своих воспоминаний так объяснял свое поступление на службу к большевикам: «Я, как военный с малых лет, страдая эти годы развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один? (Убежден, что многие помогавшие Троцкому воссоздать русскую армию, хотя бы и называлась она „Красной“, думали так же, как и я)». Между прочим, Брусилов утверждал, что, прежде чем подписать воззвание к офицерам с призывом вступать в Красную армию для борьбы против Польши, он говорил с Троцким и просил его «дать мне гарантии спасения офицеров от преследования чекистами, от злобно натравленной ими черни. Троцкий мне обещал, что всё зависящее от него будет сделано, но что он на ножах с „Чекой“ и что Дзержинский его самого может арестовать (это было в 1920 году, а что случилось с Троцким в 1925?!)». Думается, в данном случае Троцкий не врал. Насчет того, что Феликс Эдмундович мог его арестовать, Лев Давыдович конечно же сознательно допустил преувеличение. Троцкого, в тот момент — второго человека в стране после Ленина по своей значимости, члена политбюро и главу Красной армии, Дзержинский арестовать не мог. Для этого требовалось решение политбюро, а такое решение в 1920 году было абсолютно невероятным. Но определенное противостояние между Троцким и Дзержинским имело место еще в годы Гражданской войны. Так, в июле 1919 года глава ВЧК без ведома председателя Реввоенсовета арестовал тогдашнего главкома Красной армии И. И. Вацетиса и некоторых его сотрудников по обвинению в военном заговоре. Обвинение не подтвердилось, и Вацетиса вскоре освободили, но с поста главнокомандующего он слетел.