Читать интересную книгу Котовский - Борис Соколов

Эта самая эмиграция лучше бы вспомнила, как в Галиции мой муж принужден был бороться с грабежами и воровством, вошедшими в обычай у многих представителей старого быта и иногда даже у представителей лучших русских фамилий. „Помилуйте, вы не правы, это добыча войны“, — сказал ему один из таковых. Он желал вывезти в Россию целый вагон вещей, награбленных в польских имениях. Мой муж его не стал слушать, а приказал сжечь весь этот вагон (также поступает генерал Хлудов в булгаковском „Беге“, приказывая сжечь вагон Корзухина с „экспортным пушным товаром“. — Б. С.). Этого ему не простят. На что сами способны, в том легко заподозрить других. Но Бог с ними, не следует мне останавливаться на этих гадостях, уж хотя бы потому, что Алексей Алексеевич во мне не любит»[8], В Праге в декабре 1931 года Надежда Владимировна записала в дневнике: «Алексей Алексеевич говорил нам тогда:

— Другой России у меня нет, значит, и выбора нет, возможно, что меня убьют, но не это меня пугает.

И он тянул свою лямку, пока еще был в состоянии помогать государству как таковому и в отдельности русским людям, и своим боевым товарищам, духовенству — измучился и умер.

Из всех некрологов и сочувственных писем ко мне ярче всего это чувство к России у Алексея Алексеевича было подчеркнуто Керенским:

„ОН ВСЕГДА БЫЛ ТОЛЬКО СО СВОЕЙ РОССИЕЙ“. Спасибо А. Ф. Керенскому, как бы его ни критиковали, каких бы промахов у него в действительности ни было, я лично за его коротенькую заметку по поводу смерти Алексея Алексеевича всегда буду ему глубоко благодарна»[9].

Действительно, Брусилов всю жизнь оставался только со своей Россией, с теми, кто окружал его в период наивысшей славы, — боевыми офицерами и генералами. Коммунисты, с которыми ему приходилось работать, оставались для него людьми чужими. Алексей Алексеевич наивно думал, что, служа большевикам, можно одновременно строить национальную Россию.

Осенью 1934 года Надежда Владимировна записала в дневнике: «Мы живем в странное, совершенно исковерканное с точки зрения вековой морали время. Во главе русских молодцов летчиков прилетает во Францию и в Чехию польский еврей, коммунист, известный палач и убийца, жесточайший человек (вероятно, имеется в виду летчик-челюскинец, Герой Советского Союза, член ВКП(б) Сигизмунд Карлович Леваневский, который, правда, был не евреем, а поляком, но действительно, командуя в Красной армии батальоном и полком, не раз участвовал в карательных экспедициях. — Б. С.)… И ему пожимают руки, его приветствуют представители гуманных буржуазных правительств Франции и Чехословакии. На юбилейные марки легионеров по случаю двадцати лет со времени войны и организации дружин, из которых впоследствии образовалась чешская армия, попадает не то лицо, кто первый основал дружину на Юго-Западном фронте, кто всячески покровительствовал чехам и ручался за них перед Государем, а генерал X., во время войны совершенно скомпрометированный своей срамной деятельностью в тылу армии. Документально было известно, что если бы не революция, то он вместе с воинским начальником (лицом, возглавлявшим орган местного военного управления. — Б. С.) должен был быть предан суду за свои аферы на поставках в армию и за взятки по освобождению богатых юнцов от воинской повинности. Расстрелянный большевиками военный прокурор на фронте Алексея Алексеевича, честнейший человек, Сергей Александрович Батог (личный друг погибшего Ник. Ник. Духонина) мог бы многое поведать справедливой истории. Хороша справедливость. Кто что хочет, то и пишет: эмигрантские историки — одно, большевицкие — другое, замалчиваются действительные заслуги одних лиц и приписывают их по настроению данной минуты другим, фиглярам смутного времени, это все мы видим своими глазами, все эти годы.

Генерал X. был замешан в позорном деле генерала Маврина с супругой и авантюриста Фурмана. Мы жили в Виннице и в Киеве в то время. Мы слышали и видели многое, творившееся при Маврине Фурманом. (Он был сослан моим мужем в Сибирь, но при большевиках вернулся.) При супругах Сухомлиных Альтшуллер, при Коковцове, вернее, при его дочери, „Митька“ Рубинштейн. Все известные аферисты.

А „персидский сахар“, что продавался в Персии, а оттуда направлялся в германскую армию.

Военные власти засадили в тюрьму пять сахарозаводчиков (Бабушкин и К°), но нашлась протекция перед Государем, и дело замяли, а преступников выпустили на свободу!

Это то, что мы знали, а чего мы не знали, — было гораздо больше. Хороша эпоха. Большевики ее снесли, но придет время, что и их снесет судьба и восторжествует на земле Христова Правда.

Застрелившийся перед арестом интендант Бачинский мог бы многое напомнить генералу Ходоровичу. Мои письма того времени к мужу и его ко мне сохранены. Мы знаем, что генерал X. был сподвижником застрелившегося. А между тем много лет спустя мы застали генерала X. в Праге „полным заслуженным генералом“ (произведен во время Гражданской войны) (Николай Александрович Ходорович в 1916–1917 годах был главным начальником Киевского военного округа, в 1917 году был произведен в генералы от инфантерии. В 1916–1917 годах участвовал в формировании Чехословацкого корпуса. С 1922 года жил в Праге, получая пенсию от чехословацкого правительства. Умер в 1936 году в возрасте 79 лет и был похоронен с государственными воинскими почестями. — Б. С.). Очень ловкий и хитрый, он сумел получить 100 ООО крон из капитала, ассигнованного правительством на возмещение убытков от революции чехам и словакам, жившим тогда в России. Нас достаточно еще живых и не потерявших память, чтобы не быть введенным в заблуждение и ясно видеть, кто теперь чествуется.

И в России, и в Европе убийцы, палачи, воры, грабители, мошенники в чести и гордо носят свои головы. Нам, старым людям, остается только открыть рот от изумления и поскорее умирать, чтобы не присутствовать при дальнейшем позорном падении человечества»[10].

Главную вину за развал русской армии в 1917 году Брусилов возлагал не на большевиков, а на Временное правительство. Это до некоторой степени оправдывало в его глазах решение поступить на службу к большевикам. 19 февраля 1936 года в связи со смертью бывшего военного и морского министра Временного правительства А. И. Гучкова, скончавшегося в Париже 14 февраля, Н. В. Брусилова записала в дневнике: «Много лет спустя, когда я была уже женой генерала Брусилова, грянула новая революция, самая страшная по своим последствиям. Гучков приезжал в штаб мужа на фронте в качестве военного министра Временного правительства. У меня есть несколько фотографических снимков, сделанных во время этих его приездов.

Мой муж много с ним говорил об ужасном развале в армии и необходимости надеть красные банты всем, чтобы слиться с серой массой солдат, пока она так бурлит, чтобы солдаты чувствовали своих офицеров и генералов своими, чтобы иметь возможность говорить с ними, добраться до их души и противодействовать пропаганде врагов.

Я сидела рядом с кабинетом мужа в маленькой комнате и слышала каждое слово, дверь была приотворена.

— Вы, генерал, верите в солдатскую душу, как Суворов, — сказал Гучков. Мне почувствовалась ирония в его голосе.

Алексей Алексеевич говорил, что развалили армию „Декларация прав солдата“ и „Приказ № 1“. Это входило в планы большевиков, но это сделало Временное правительство. Ясно для всех. А военным министром был Гучков, и вина на три четверти на нем. Я слышала от мужа моего, от Духонина и от других, что армия никогда раньше не была так великолепно снабжена и вооружена и так готова к отпору врагу, как тогда. Алексей Алексеевич говорил: „Дайте мне три месяца, и мы будем в Берлине диктовать нашу волю“. Но коммунисты-большевики этого не желали и так влияли на многих самовлюбленных людей, воображавших себя деятелями „Французской Великой Революции“, что лестью туманили им головы и добились развала армии. На них также влиял „Совет солдатских и рабочих депутатов“, переполненный будущими большевицки-ми вождями. Повторяю: это входило в план мирового Коминтерна, но это исполнено властию русского Временного правительства. О Коминтерне тогда еще у нас никто понятия не имел, и только у одного Алексея Алексеевича появилось недоуменное выражение: „Некто в сером“. Мой муж промолчал тогда на произнесенные слова Гучкова о солдатской душе и по своей манере, чтобы переменить разговор, стал рассказывать смешную историю, которую много раз нам раньше рассказывал.

Это было в Петербурге в 1905 г. Около одного из дворцов он стоял верхом во главе эскадрона своей офицерской кавалерийской школы, вызванный на всякий случай. На тротуарах толпился народ. Какая-то девица, очевидно, социалистка, принялась громко ругать царского генерала самыми грязными словами: „Подлец, мерзавец, царский прихлебатель“, и т. д., и т. д… Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Алексея Алексеевича, будто он ничего не слышал, как потом говорил жандармский офицер, подъехавший к нему, услышав руготню этой особы.