— Вы хоть немного смыслите в морском деле?
— Мой отец был капитаном корабля. Но погиб от рук пиратов, когда я еще был мальчишкой. Год я проплавал вместе с ним юнгой. Правда, тогда мы ходили только вдоль южного побережья Испании, в основном от Картахены до Валенсии, да еще несколько раз заглядывали на Мальорку и Менорку — есть такие острова у побережья. Но потом отец стал капитаном большого торгового судна и отправился к берегам Нового Света. Взять меня с собой он уже не решился. Будто предчувствовал, что погибнет во время первого же перехода через океан. Кстати, отец и оба деда его — по отцовской и материнской линиям — тоже погибли в море. Видно, таков уж рок, нависающий над родом д’Эстиньо.
— Помня о нем, вы и не рискнули пойти на флот?
— Не рискнул, как видите.
— Что же сейчас произошло?
— Решил, что от судьбы не уйти. Угнетает меня эта служба в роли прибрежного корсара.
— Вы-то как раз справляетесь с ней неплохо. Если мне представится хоть малейшая возможность поддержать вас, я поддержу. Не могли бы вы объяснить, почему меня решили доставить именно в этот городок?
— Здесь, в крепости, находится сейчас ставка командующего войсками во Фландрии генерала д’Арбеля. Еще два дня назад она находилась в форте Мардик, поскольку со временем генерал надеялся обосноваться в Дюнкерке. Надеялся на удачный штурм его. Однако не стал рисковать.
— Вы же, наоборот, решили рискнуть. Испытать судьбу еще одного из рода д’Эстиньо. Так же, как я, отправившись в украинские степи, — судьбу князей Одаров. — Гяур произнес это вовсе не для лейтенанта. Просто ему было над чем поразмыслить, прежде чем в роли пленника его поставят пред очи местного вершителя судеб человеческих.
— Но вы не должны рассчитывать на меня как на сообщника, — вдруг спохватился лейтенант. — Я не смогу помочь вам бежать. Это было бы не по законам офицерской чести.
— От вас этого и не требуется, лейтенант. В офицерской чести я тоже кое-что смыслю, как, впрочем, и в чести дворянина. Хотя, как-никак, я ваш пленник. Прежде всего — ваш. А значит, и решение относительно меня принимать вам.
Лейтенант грустно улыбнулся и покачал головой. Он понял, что князь все же пытается спровоцировать его на столь недостойный поступок.
27
Еще трое суток провел князь Гяур в своей плавучей тюрьме, и все эти дни море немилосердно штормило, качка изматывала душу не меньше, чем окружавшая полковника неизвестность. Однако полковник пытался сохранить присутствие духа и, несмотря на усиленную охрану, готовился к побегу.
Тем более что ему повезло: во время одной из прогулок по палубе удалось подобрать небольшой осколок клинка, оказавшегося после абордажного боя под бухтой каната. К тому же постепенно налаживались приятельские отношения с матросом Яныком Корхелем, который сносно владел французским и мать которого, как выяснилось, была словачкой. Они общались на странной смеси французского, словацкого и украинского языков, все больше пробуждая друг в друге чувство славянского родства.
Сойдя с двумя своими солдатами на берег, лейтенант д’Эстиньо больше на корабле не появлялся, и у Гяура закралось подозрение, что он арестован. Полковник пытался поговорить на эту тему с несколькими солдатами лейтенанта, но те только разводили руками и озабоченно твердили: «Не знаем, сеньор, не знаем. Лейтенант не мог оставить нас на волю господню». В беседу с пленником они теперь вступали довольно свободно. Никто не пытался обращаться с ним грубо. Однако охранять стали еще более тщательно, словно видели в пленнике свое единственное спасение.
Наконец, на четвертые сутки шторм утих, и в холодную влажную каюту Гяура заглянуло солнце.
— Похоже, что оно улыбается нам, Корхель, — кивнул Гяур в сторону светила.
— Вам оно, возможно, еще и улыбнется, — неохотно признал моряк, которому теперь пришлось выполнять роль кока, поскольку настоящий кок остался вместе с капитаном где-то на берегу у поселка Ананде. — Мне оно, кажется, окончательно «отулыбалось». Качку переношу все хуже. Придется переходить на крестьянские хлеба.
— …Которые обещают быть слишком скудными, — догадался Гяур.
— Я ведь не князь. У меня не найдется даже трех камней у дороги, которые имел бы право объявить своими.
— Относительно трех камней мы подумаем, — пообещал Гяур, принимая от Корхеля миску с похлебкой. — Если, конечно, ты хорошенько помозгуешь над тем, как бы нам вместе бежать с этой нищенской посудины.
Янык настороженно посмотрел на князя, но тот попробовал похлебку и пощелкал языком.
— Это же пища ангелов, кок. Почему ты до сих пор скрывал свои способности на этом поприще?
— Издеваетесь? Вся команда плюется. Не говоря уже о солдатах.
— Доказательством моей искренности всегда служит пустая миска, — улыбнулся князь. О том, что моряки пообещали сварить в котле самого кока, Гяур уже знал. Как знал и то, что, оправдываясь, Корхель всякий раз говорил: «Князь, вон, почему-то съедает все, и ему нравится. А вы что, короли?»
— Так ты понял меня, Корхель? — напомнил ему о своем условии Гяур.
Кок настороженно оглянулся на стоявшего у борта солдата. На корабле уже догадывались, что оба славянина подружились, и это начинало вызывать подозрение.
— Дождемся возвращения лейтенанта. Возможно, тогда часть команды и солдат сойдет на берег. Остальные будут пить за здоровье своего командира, которого, наверное, назначат капитаном корабля. Я смогу открыть вашу каюту, и мы попытаемся… Честно говоря, я плохо представляю себе, как мы сможем спастись, когда вокруг испанцы…
— Ну почему же? Там, на берегу, немало фламандцев. Да и французов тоже.
— Висеть нам обоим на рее, — угрюмо предсказал Корхель. Он не только не был храбрецом, но и не пытался слыть им.
— Тоже неплохое занятие. Если у нас не хватит мозгов придумать что-нибудь повеселее.
— Я бы мог принести вам нож. Но ведь каюту обыщут.
— Принесешь его в ночь перед побегом.
— В ночь перед гибелью, — кивнул Корхель, задумчиво глядя на освещенный солнцем, лениво просыпающийся чужой берег.
А под вечер на корабле неожиданно появился лейтенант д’Эстиньо. Какое-то время он стоял на палубе, опираясь рукой о штурвал, и задумчиво всматривался в морскую синеву, словно ждал появления какого-то иного судна. Но его все не было и не было. Тем временем солнце ушло далеко в море, и багрово-синие паруса его постепенно угасали за прибрежными скальными островками. Лейтенант был чем-то озадачен, однако не настолько, чтобы не вспомнить о своем пленнике.