не летом. Болото дремлет, укрытое снежным одеялом. Беда настаёт, когда оно просыпается, голодное, злое.
Тун управился до заката.
Когда на горизонте показалась тёмная полоса Данхаргского леса и за ней выбеленные пики Полуденных гор, Рут выдохнул с облегчением. Тело занемело, острые когти вспороли оленью парку, и каждый взмах крыльев отдавался в плечах резкой болью. Рут терпел. Истязать своего ученика Гинору за радость. Он не уставал повторять, что сила приходит через боль. Крайне сомнительно, чтобы учитель отведал эту мудрость на собственной шкуре. Быть может, тогда был бы милосерднее.
Ноги коснулись промёрзшей земли, подкосились, и Рут растянулся на жёстком снегу, стараясь не подмять под себя лыжи, примотанные за спиной.
Неподалёку припал на колени тун. Он мгновенно обратился и, шумно выдохнув, поднялся. Выносливые твари эти туны. Колдовство, которым Калма щедро одарила их с рождения, помогает восстанавливать силы в разы быстрее, чем человеку.
Лишь только ноги приняли прежнюю силу и перестали дрожать, Рут развёл костёр. Гинор уселся напротив.
– На рассвете я улечу, – хрипло сказал он. – А ты не взывай, пока не достанешь Искру. И вообще, старайся пользоваться колдовством как можно меньше.
– Почему?
Вместо ответа Гинор склонил голову набок и пристально посмотрел, как это всегда бывало перед неприятным разговором. В этом весь учитель – словно нарочно усложняет и без того трудную задачу. Рут отвёл глаза.
– Духи всё ещё говорят с тобой?
– Говорят.
– Когда доберёшься до Рахе, спросишь у кого-нибудь из них, где искать Искру. Уж духов-то там должно быть навалом. – Он коротко хохотнул.
– Это не всегда так просто. – Это никогда не просто. Почти всегда опасно. И редко вносит хоть какую-то ясность.
– Уверен, ты справишься. Ты ведь мой ученик. – Он особо выделил слово «мой». – Не подведи меня, воронёнок.
* * *
Гинор улетел, едва поблёкли звёзды на восточном горизонте. К своим словам он ничего не прибавил.
Рут не первый раз выполнял задания и по опыту знал: вопросы задавать бесполезно. Гинор назвал цель, а путь Рут должен увидеть сам. Скорее всего, учитель и сам не знал большего. Слова Калмы всегда туманны.
Между стволами медленно полз размытый серый отсвет. Небо затянуло облаками, дожидаться восхода солнца не имело смысла. Зимой на севере на него не стоит уповать. Придётся идти по темноте. Он пожевал оленины и нацепил лыжи. Снег под ними захрустел монотонно, успокаивающе. Однако с каждым шагом в груди нарастала тревога. Ещё ночью он заметил, что этот лес молчалив. Его родные чащи полнились звуками. То дятел застучит, то хрустнет ветка под широким копытом лося, то слышится говор тетеревов. А если по-особому прислушаться, то можно различить шепотки и вздохи. Это лесные духи тешатся, прячутся в корнях и кронах, ожидая черёд переродиться. Здесь ничего.
Чем глубже он заходил в лес, тем сильнее крепло его беспокойство. Запах влажной коры, гнилого мха и разложения оседал на языке горьковатой плёнкой.
Деревья росли тесно – не разбежаться. То и дело приходилось огибать очередной ствол. Редкий подлесок тоже иссох, даже с можжевельника осыпалась хвоя. Лес тревожил – неподвижный, мертвенный, чужой. Такое же чувство порой возникало на болотах, где каждый шаг мог вести в чёрную маслянистую топь. И кто знает, есть ли у неё глубина? Рут не раз слышал о Дыхании Калмы. Вот идёт человек по болоту и вроде верно ступает, но через миг падает замертво. А вокруг ползёт, извиваясь гадюкой, несносный смрад. И тот, кто вдохнёт его, уже не жилец.
Тишину по-прежнему нарушал только хруст снега под лыжами. Стих и он, когда Рут остановился рядом с высокой немолодой берёзой. Ствол её потемнел, кора в одном месте вспучилась, разбухла, словно изнутри рвался нарыв. Рут достал нож и слегка ковырнул это место. Что-то чёрное осталось на ноже, тонкой струйкой стекло по стволу. В ноздри заполз мерзкий запах разложения. Похожие наросты встречались на многих деревьях. Запах гнили нарастал с каждым днём. Если такое происходит с лесом, немудрено, что животные сбежали отсюда. Лес Данхарг считался владениями реннеров. Как они проглядели такое? Знать, всё-таки власть Полудня иссякла. Рут остановился и снова попробовал слушать. Ничего. Ни шепотков, ни вздохов.
На пятую ночёвку он остановился у подножия небольшого холма. Темнота не была для него серьёзной помехой. Руна, вырезанная на правом виске, позволяла без труда справиться с ней. Наломав веток для костра, он вытоптал полянку, затеплил пламя. Парку пришлось снять. Он бросил её на ворох сухих веток и уселся сверху, стараясь не обращать внимания на холод. Когда начнётся колдовство, он отступит, но лишь для того, чтобы накинуться с новой силой, как только потухнет руна. Натопил снега в берестяной чаше, нашарил в сумке узелок с травами и кинул щепотку в воду. Над лесом взвился пряный аромат, на время разогнав гнилостый смрад. Дав отвару настояться, Рут поднёс чашу ко рту и быстро выпил. По телу расходился обжигающий жар, к щекам прилила кровь. Он выпрямился, поджал под себя ноги и стал неотрывно смотреть на огонь. В лесу не осталось духов, но можно попробовать призвать их. Кто-нибудь да явится.
Рут закатал рукав рубахи. Под кожей сразу почувствовалось лёгкое жжение и зуд. В тусклом свете догорающих углей шрамы на предплечье были почти незаметны. Впрочем, он и на ощупь хорошо знал, где какая руна начертана. Гинор постарался, чтобы ученик запомнил всё как надо. Если Рут затягивал с ответом, учитель снова обводил лезвием искомую руну, часто по ещё не успевшей затянуться коже.
Достав нож, он сделал небольшой надрез на ладони. Кровь выступила охотно, будто её подталкивала голодная воля. Рут смочил палец и обвёл контур руны, дающей власть над духами. Линии отозвались бледным красноватым сиянием. Колдовство тунов, когда оно касалось смерти, всегда замешано на крови. Оно было самым действенным, но и самым опасным. Руны слушались хозяина до тех пор, пока у него было достаточно сил, чтобы держать их в узде. Но только лишь ослабить хватку – они медленно выжгут внутренности, превратив тело в пустую скорлупу.
Дыхание стало ровным. Он произнёс заклинание сначала медленно и тихо, потом громче, не прося уже, но приказывая. Рядом зашуршал снег. Это было необычно, но Рут не повернулся. Тот, кто явится, – в его власти.
Из сугроба выпорхнула птица. Сложно было сказать, какая именно. Может, сойка или кукушка. Перья почернели, слиплись от крови и слизи. На обезображенной голове вместо глаз зияли пустые иссохшие дыры. Птица, без сомнения, была мертва очень давно.
Птица парила над углями.
Удивление сменилось досадой. Он ожидал