ко мне домой. И провели волшебные остаток ночи и утро.
А потом она оделась и сказала:
— Я знаю, Коля. Ты не вернёшься. Прощай. И не провожай меня.
И ушла. Пожал плечами. Мало ли кто как встречает утро? И занялся делами. Перед завтрашним отъездом их было много.
Только она не подходила к телефону, и никто не мог ей дозвониться. Ее мама говорила что она уехала в Ригу.
Я попросил меня не провожать, и на поезд Ленинград — Хельсинки отправился в одиночку.
Глава 56
Поезд № 33/34 Ленинград — Хельсинки уже называется «Репин». Отправляется в одиннадцать десять, с первой платформы Финляндского вокзала. Московский «Афанасий Никитин» идёт через Волхов. Со сменой направления и электровоза на тепловоз и обратно.
Стараниями Фреда я оказался в вагоне СВ. Хотя поезд дневной, проходя с хвоста поезда по платформе, я не заметил сидячих вагонов. Может быть и есть, ближе к локомотиву. А может, для удобства погранслужбы, только купе и СВ. Чтоб, если что, было легче всех винтить по одному.
Моим соседом по купе оказался дядя из Петрозаводска. Представился Александром Васильевичем. Какой-то чиновник по лесоповалу. Едет в Хельсинки подписывать годовые акты и прочие сверки. Сразу же начал знакомиться, и проявлять ко мне интерес. Не в смысле гомосятины. Он подозревал, что я из органов, еду в поезде, чтоб следить и докладывать. Наверное поэтому, он попросил у проводника чаю, и принялся рассказывать мне, чем занимается, и куда едет. В мою версию, что еду к родственникам, по приглашению, явно не поверил.
Советский Союз поставляет в лесную Финляндию строевой лес. В огромных объемах. Александр Васильевич рассказал, что странно это. У финнов заскладированы наши поставки еще с семидесятого года. Не продают, и не вывозят. Говорят, что сушат. И будут сушить еще лет десять. А на экспорт они оправляют свой лес.
Я вполуха слушал его, и вспоминал, что именно в нулевые финны начнут этот лес продавать по конской цене. В том числе и в Россию. Это не считая знаменитых домов «Хонка», которыми застроят элитные места Подмосковья, и Ленобласти. «Хонка» будет строить дома именно из этого леса.
Попутчик ехал не первый раз, и просветил, что пограничники сядут в Выборге, а сойдут в Бусловской. В Вайниккала сядут финны. Они не особо строгие. Если все нормально оформлено, то штампуют без проблем. Могут спросить что-нибудь. Но скорее из любопытства, а не чтобы докопаться.
Разговор иссяк к тому моменту, как мы допили чай. И я, испросив разрешения, завалился спать. Сказал, что покемарю чуток. Разулся, и улегся, подложив под голову рюкзачок. Я и вправду немного замотался.
В середине января я приехал к маме. Разговор вышел непростым. Но и не особо сложным. Я рассказал ей, что появилась возможность съездить в Финку. Похожий разговор у меня с ней был в другой жизни. Тогда в Москве проходил фестиваль Next Top. Мы с Сурковым затусовались с голландцами, и собрались с ними валить из Союза. Я тогда маме сказал, что вот, приглашают в Амстердам. А она проницательно сказала, что ты ведь не вернешься, Коль. Я засуетился, начал говорить, что даже не собираюсь. Но она тогда меня потрясла. Делай как считаешь нужным, сынок. Тебе жить. А за меня не переживай. Уйду с этой собачьей работы, хоть цветочки повыращиваю. А то света белого не вижу. У меня тогда, кстати, не срослось. И впервые я выехал на Кипр в девяносто втором.
В это раз разговор был похожим. Только мама еще и сказала, что глупо не использовать шанс, пока молодой. Я обнял ее, не зная, что сказать. Ведь через несколько месяцев в стране все начнет меняться. И все это не обязательно. Но действительно, сейчас у меня шанс. А дальше мама начала меня троллить в своем фирменном стиле. Что внуки от негритянки — это то, что повергнет кубанское село в прах. И наша бабушка станет по статусу близка к небожителям. И что лавочка у забора нашего дома станет центром вечерней бабко-тусовки на долгие месяцы. Так что, Колька, очень-очень черную. Понял? И не волнуйся из-за меня. Я давно хочу Гришку Красильникова (начальник местного ГБ в нашем городе) послать на три буквы. И если ты мне дашь такой шанс, сынок, то все нормально. Она вроде бы как смеялась. Но глаза были грустные. За всеми этими мыслями я сам не заметил как уснул.
Разбудила меня вагонная трансляция. Что, просим товарищей пассажиров приготовиться к паспортному контролю. Не покидать купе, и ожидать. Но я успел сходить умыться.
Насколько я понял, два пограничника встали с обоих концов вагона. Кажется, в коридоре еще был таможенник. А еще четверо прапорщиков пошли по купе. Мой сосед, до вопросов, выставил на стол три бутылки водки. Я положил на стол свой паспорт.
Прапору-пограничнику я не понравился. Фирменно переведя взгляд с фоты в паспорте на меня, он окинул взглядом меня в целокупности. Зимние кроссовки, джинсы, свитер. На плечиках висит аляска. Рядом распахнутый рюкзачок. В нем виднеется чистая футболка, трусы, и пакетик с зубной щеткой. И все.
— Запрещенные предметы, валюту вывозите? — кроме родного запаха гуталина с тройным одеколоном, он внес, этим вопросом, привычную советскую шизофрению. Я, видимо, под его суровым глазом, должен заплакать и предъявить пачки долларов и наркотики. И, чтоб не зря это все, пять бутылок водки. Чтобы пограничники потом порадовали себя конфискатом, после поимки врага.
— Ничего запрещенного. Есть разрешенная к вывозу валюта.
— Предъявите.
Достал бумажник, и вытащил из него сорок пять долларов, и пятнадцать рублей трешками. Я купил максимально возможное количество валюты. Исходя из полутора долларов в день, разрешенных туристам вроде меня. И вообще, официально, дороже всего стоила выездная виза. Двести рублей. И трешник паспорт. И, я не понял почему, но мне почему-то не продали финских марок. Сказали, что и доллары нормально. А теперь во взгляде молодого прапора читается подозрение, что это неспроста, и я, скорее всего, на сорок долларов немедленно улечу в Парагвай.
Тем не менее, он положил паспорт на стол, шлепнул колотушкой, пожелал счастливого пути, и вышел. Немного погодя стало слышно,