— Только не забывайте, госпожа, что я друг прославленного Константина-философа, которому покровительствует сам патриарх Фотий… К тому же, по тем же законам империи, ваш муж подлежит осуждению за предательство своих подданных, а следовательно, подданных самого василевса, плативших налоги в его казну.
— Хорошо, я согласна встретиться, — прошептала Климентина. — Я согласна, — повторила она, и слезы обильно потекли по ее щекам.
— Так оно, пожалуй, лучше… — сказал Леонтий. — Только надо выбрать место, где бы вам встретиться. В вашем доме, наверное, не следует, во избежание всякой огласки… Да и небезопасно для Доброслава, Давайте завтра сразу же после полудня в патриаршей библиотеке… Вы доверяете своей служанке?
— Да, той, которая играла с детьми.
— Вот с ней и приходите… До свидания.
Назавтра Леонтий послал в предместье святого Мамы негуса Джамшида, чтобы отыскать Доброслава и привести его к нему. Юноше там сказали, что язычники ушли куда-то рано утром и неизвестно, когда будут…
Джамшид подождал, подождал и ни с чем вернулся… Через некоторое время он снова отправился в предместье, но язычников опять на месте не оказалось.
* * *
Вчера вечером, когда Доброслав и Дубыня шли из таверны, у них состоялся такой разговор.
— Интересно, Дубыня, а почему таверна на краю города, о которой говорили мастеровые, названа таверной «Сорока мучеников»? — спросил Доброслав.
— Да, было бы неплохо узнать почему… — улавливая ход мыслей своего друга, сказал Дубыня.
— Мне кажется, нам нужно о тобой завтра утром сходить туда…
— И я так думаю… И посмотреть, в каком месте она находится, если под ее дверями рыскают волки и шакалы…
Чуть свет, когда над Галатой заалела заря, друзья отправились в сторону Меландизийских ворот. Миновали узкий проход в городской стене Константина, потихоньку приходящей в упадок, прошли мимо цистерны Мокия, наполненной питьевой водой, и вышли к стене Феодосия Малого. За нею сразу начинался густой смешанный лес, перемежаемый глубокими оврагами. И вот на краю одного из них они увидели таверну с большой металлической вывеской, на которой были изображены окровавленный топор палача и отсеченные от туловища человеческие головы. Внизу надпись по-гречески гласила: «Таверна сорока мучеников».
Оставив пса возле дверей, Дубыня и Доброслав вошли в нее. Хотя было раннее время, но посетителей здесь уже хватало. Сюда в основном стекались бродяги, которым удалось любым способом разжиться за ночь, и разный неблагополучный люд. Увидев язычников, к ним подковылял хозяин таверны, у которого вместо одной ноги торчала деревяшка. Заказав у его работника вино и сильно проперченную говяжью колбасу, наши друзья пригласили к столу инвалида, поинтересовавшись, почему так названа таверна.
— Я старый солдат манипулы, — сказал хозяин, присаживаясь. — За время службы я скопил немного денег и сумел купить эту таверну. До меня ее владелицей была одна боязливая женщина… А я давно ничего не боюсь. С тех пор как эскулап отпилил мне ногу… Семьи у меня нет, родных тоже, смерти не страшусь, а умру, вот эти бродяги и похоронят. Ногу я потерял под Аморием, когда копье сарацина повредило кость и она стала гнить… Это произошло двадцать два года назад, в 838-м… Жаркая тогда случилась схватка. И неудивительно! Мы же обороняли родину аморийской династии, родоначальником которой был Михаил II, дед нынешнего василевса. Но силы оказались неравны, халиф Мотассеем привел под стены города более ста тридцати тысяч бойцов, и когда его взял, то сровнял с землей… Вместе с пленными он увел еще сорок именитых воинов. Я их знал хорошо. Даже по именам: Федор, Константин, Актий, Каллист, Феофил, Васса и иже с ними. Всех не перечислишь… Семь лет Мотассем склонял их принять магометанство. Но они не предали веры Христовой, и тогда халиф приказал отрубить им головы. Наша церковь причислила их к лику святых, под 6 марта — Святых сорока мучеников… Теперь вы знаете, почему я так назвал свою таверну.
Отчего я охотно беседую с вами?.. У нас в манипуле служили славяне, и все они сражались в бою храбро, никогда не прятались за чужие спины, делились последним куском хлеба и никогда не бросали своих товарищей в минуты крайней опасности… Ну да ладно, ешьте, пейте, а я пойду на кухню, что-то оттуда потянуло горелым… Чуете?
Доброслав и Дубыня принюхались: действительно чадило.
Они доели колбасу, допили вино, взяли у работника кусок мяса для Бука, поблагодарили хозяина и распрощались. Накормили пса, и Дубыня предложил осмотреть овраги. Края их были песчаными, лишь на дне кое-где росли кусты ферулы и торчали лобастые камни. То тут, то там лежали вразброс человеческие кости и длинные, высушенные на солнце черепа лошадей. Под одним из кустов Доброслав увидел хорошо сохранившуюся, запекшуюся в крови, отгрызенную от туловища голову мужчины с густой черной шевелюрой и подумал: «Может быть, это голова одного из четырех легаториев, убитых и брошенных сюда на растерзание шакалам».
Подул ветерок и принес со дна оврага тлетворный запах гнили. Зажав носы, наши друзья повернули назад и вскоре снова оказались у Меландизийских ворот.
— Дубыня, вот в тех самых оврагах и положено лежать Медной Скотине! Ты согласен?
— Я не только согласен, Доброслав, но и все сделаю для того, чтобы его там успокоить навеки…
— Он должен ответить не только за смерть поселян, но и за убийство киевских купцов… Говорят, что умертвили их по приказу василевса, а их непроданные товары и вырученные деньги пошли в государственную казну. Я бы страшно отомстил и Михаилу III, но до него не доберешься… Так пусть за него понесет наказание его подчиненный… Только мне не понятно, Дубыня, неужели их Бог одобряет такие деяния?.. Хотя Леонтий твердит постоянно, что нет… Так почему же Господь не поразит громом небесным преступника?! В противном случае мы сами тогда свершим правосудие.
— Свершим! — как эхо, прозвучала клятва Дубыни.
Видимо, план отмщения у язычников созрел давно, потому что они, уже не сговариваясь, от цистерны Мокия круто свернули влево, прошли мимо нескольких общественных терм и через некоторое время оказались на улице Юстиниана и остановились около дома, куда поселил свою гетеру регионарх.
Дом строился из кирпича и украшался тонкой красной плинфой, на наружной двери мастер из серебряных пластин изобразил с райскими плодами раскидистое дерево, возле которого стояли Адам и Ева, а у их ног извивался змей-искуситель…
У порога прохаживался вооруженный легаторий, внимательно следивший за происходящим на улице.