После их набега мирное аланское селение вмиг перестало существовать. Пленных, годных на продажу, собрали отдельно, остальных побили из луков и засекли мечами, и погнали живых по долгой знойной дороге. Среди последних оказался и мальчик, которого продали в Херсонесе; вырос он крепким и сильным, и, как только василевсу понадобились воины, хозяин отдал его в армию в счет обложного налога. Но ему повезло, он стал легаторием, а простые велиты уходили в боевые походы и, как правило, редко возвращались.
С улицы донесся какой-то шум, в дверь постучали, и, когда алан открыл ее, один из охранников сказал ему:
— Позови госпожу… Тут к ней какой-то монах пожаловал.
Мимо велита прошла хозяйка дома, обдав его запахом тонких благовоний. Увидев Леонтия (а это был он), она попросила войти.
Женщина была одета по-домашнему, и Леонтию сразу же бросилась в глаза родинка, не то чтобы напоминающая, а точная копия конской подковы, только уменьшенная в сотню, а может быть, и в тысячу раз. А взглянув в лицо Климентины, он долго не мог отвести от него взгляд; от нее веяло какой-то неземной чистотой, как от лика Богородицы. «И как могла Евдоксия увлечь от такой красоты Иктиноса?.. — подумал Леонтий. — Надо быть действительно Пустым Медным Быком, чтобы дать себя одурачить…»
Хозяйка пригласила необычного гостя в передние комнаты дома, где играли со служанкой дети: смуглый малец, похожий на отца, и девочка с черными волосиками, но голубоглазая, как мать, с таким же чистым и нежным личиком.
Леонтий не стал ходить вокруг да около, а спросил напрямик:
— Сколько вам было лет, госпожа, когда вас увезли из родного селения?
Женщина, немало удивившись этому вопросу, тем не менее ответила:
— Лет двенадцать-тринадцать…
«Значит, догадка моя верна, что Доброслав и Дубыня прибыли в Константинополь еще и с другими намерениями, кроме как отыскать дочь жреца… А способ отомстить — найдут. Они знают, кто связан с Иктиносом. Успел ты, Леонтий, просветить их на свою голову, — про себя усмехнулся монах. — Теперь они смогут хорошо во всем разобраться».
— А кто вы такой, отче? — наконец спросила и Климентина. — И что вам нужно?
— Я — Леонтий, монах… Товарищ Константина-философа и сопроводитель во всех его путешествиях. Мы только что вернулись из Хазарии, были некоторое время в Херсонесской феме…
При этих словах лицо женщины непроизвольно вытянулось, и она пытливо заглянула в глаза Леонтию.
— Я знаю, что вы родом оттуда, раньше вас звали Мерцаной, и что пять лет назад, получив при крещении имя Климентина, вы стали законной женой регионарха Иктиноса, которого я не раз встречал в императорском дворце… Я бы попросил вас, госпожа, рассказать о том, как вас похитили из русского селения и как вы оказались здесь. Это очень важно и, может быть, особенно нужно для вашего мужа, так как ему угрожает опасность. После вашего рассказа я подробно объясню, в чем дело… А теперь я слушаю.
И она рассказала, но уже с большими подробностями, нежели это сделал Доброслав, о празднике Световида и учиненном хазарами побоище, рассказала и о том, как ее выхватил из священной лодьи молодой хазарин, как Иктинос выкупил ее у него и привез в Константинополь. До семнадцати лет она воспитывалась в загородном доме у его родителей.
— А пять лет назад… Впрочем, далее святой отец уже знает о подробностях моей жизни, — закончила она слегка взволнованным голосом и спросила: — А о какой опасности вы говорили?
— Теперь я точно могу сказать, что вы с Доброславом из одного селения… И не исключена возможность, что он разыскивает именно вас.
— Кто он? Доброслав… Что-то плохо припоминаю это имя. Так звали, кажется, одного мальчика, который приходил несколько раз со своим отцом к нам на капище; обладая правами верховного жреца, мой отец Родослав позволял им украшать Световида, за что бог даровал богатство домашнего очага и хороший урожай. Но почему какой-то Доброслав должен меня разыскивать?
— Вот это он скажет вам лично при встрече. Я прошу вас и умоляю встретиться с ним. Вижу, что живете в достатке, у вас хорошие дети…
— Да, я вполне довольна. Уважаю мужа и его родителей, которые относились ко мне не как к рабыне, а как к дочери… И все сделаю для того, чтобы отвести от мужа нависшую над ним беду.
— Вот и хорошо, — сказал вслух Леонтий, а сам подумал: «Неужели до нее не дошли слухи о Евдоксии?.. Если так, то это очень странно… А может быть, она просто делает вид, что ничего не знает. И делает это ради детей, рассуждая в подобных обстоятельствах, как все жены, старающиеся сохранить семью и не обращать ни на что внимания: мол, от мужа не убудет, перебесится и в конце концов бросит свою гетеру… А у детей был отец и останется… А если это так, то даже когда я скажу, что в смерти ее сородичей повинен муж, то она не должна воспринять это известие слишком трагически…»
— А теперь об опасности… — медленно заговорил Леонтий. — В дороге к Волге к нам пристали два язычника с громадным псом, скорее похожим на волка… Чтобы попасть в Константинополь, они проделали с нами долгий путь в Хазарию и обратно. И вот прибыли сюда… Один из них из вашего селения, зовут его, как я уже говорил, Доброславом, из мальчика он превратился в сильного красивого мужчину, ведь прошло с того злополучного праздника Световида более десяти лет… Доброслав узнал, что на безоружных поселян навел хазар не кто иной, как ваш муж, который, госпоже это известно, был управляющим в тех краях. И боюсь, что язычник со своим другом и волком найдут способ отомстить ему за предательство, а сами попадут в утробу раскаленного медного быка… А мне не хочется ни того, ни другого, так как этим русским мы обязаны с Константином жизнью… А вы, только вы можете помочь и предотвратить беду! И при встрече скажете, что любите своего мужа, что у вас от него есть дети и ради детей вы просите за их отца. Мертвых уже не вернуть, хотя по законам человеческой морали, да и Божьим, ваш муж должен был бы понести суровую кару…
Во время своей речи Леонтий пристально смотрел на женщину и видел, как она нервно кусала губы и глаза ее, столь прекрасные, что хотелось в них смотреть и смотреть, то сужались, то расширялись.
Вдруг она перестала кусать губы, гордо подняла голову и произнесла с вызовом:
— А если я возьму да и скажу обо всем мужу, и ваших язычников тут же схватят и накажут за злонамеренность по законам нашей империи!
— Только не забывайте, госпожа, что я друг прославленного Константина-философа, которому покровительствует сам патриарх Фотий… К тому же, по тем же законам империи, ваш муж подлежит осуждению за предательство своих подданных, а следовательно, подданных самого василевса, плативших налоги в его казну.