Читать интересную книгу Дважды войти в одну реку - Вионор Меретуков

Но кое-что запомнилось. В связке "язык-время" язык — это не обязательно слова. Возможно даже, что — вообще не слова. А, скорее, музыка, пронизывающая пространство, музыка-вечность, находящаяся в постоянном движении, бесприютная ничейная мысль, болтающаяся в межзвёздной пустоте и ждущая, что ее подхватит и унесёт с собой некий счастливый избранник, чтобы внедрить ее в свой мозг, обкатать, пригладить, упростить и потом выдать за свою.

Музыка… Композиторы раньше других прорвались к Богу. И первым это сделал Бах. Который, хотя и писал на заказ рождественские хоралы, обращался к Создателю напрямую, минуя посредников в лице церкви и тех, кто проповедовал от имени Господа, присваивая себе право забивать головы людям всякими небылицами об апостолах и Христе.

Да, Бах… Забытый на долгие десятилетия виртуоз-органист, который на самом деле был гениальным композитором… Что двигало им? Уж не гордыня ли? Наверно. Но это была осмысленная гордыня исполина, говорящая скорее не о презрении к обычному человеку, а об осознанной близости к Богу. Бах, ни на миг не сомневаясь в своей гениальности, пёр напролом через сферы, недоступные современникам. Пёр и прорвался…

Пёр и прорвался Достоевский. Правда, непонятно, к кому прорвался? К Творцу? Вряд ли. Скорее уж, к чертям в Преисподнюю. Стоит только вспомнить его "Бесов".

Прорвался Джойс. И тоже непонятно, к кому. Причем, непонятно не только читателю, но, похоже, и самому Джойсу. Но — прорвался же!

Прорвался Чехов. Но пока этого никто не понял. Он, как Гоголь, которого чем больше читаешь, тем больше удивляешься. Иногда кажется, что гении провидят нашу жизнь на несколько столетий вперед.

В все-таки дальше и выше всех прорвался Генри Миллер. Вот кто знал, как и через что надо прорываться! Женская утроба, вместившая в себя Вселенную, Эдем и земной Ад, высшее из наслаждений и самое страшное из страданий, прекрасную бездонную бесконечность и грязную сточную канаву. Его взгляд на жизнь — на жизнь, а не на развращающее души существование — завораживает и пленяет…

Пытался прорваться Солженицын… Уже подошел к заветному дырявому забору, за которым можно было узреть тень, отбрасываемую абсолютом, но… остановился. Остановился и не понял, что стоял в метре от перманентной истины.

О поисках великих Тит, конечно, знал, но… Впрочем, мы повторяемся.

У Тита никогда не возникало проблем с темами. Темы сами лезли в руки. Построив в воображении мифическую чернозёмную деревню, он размещал в ней несколько десятков ходульных персонажей, позаимствованных у Маркова, Солоухина, Можаева, Белова, Распутина, Липатова и других писателей-деревенщиков, и говорил себе — вперед, к победе количества над качеством!

А как же сюжет, спросите вы? О, это просто! Сюжет целиком и полностью зависел от того, какие решения были приняты на очередном съезде партии.

Как-то раз во сне Тит попал в прошлое. Приснилось, будто сидит в такси на заднем сиденье и едет по Краснопрудной улице, проезжает мимо дома, в котором когда-то жил и где не живет уже больше трех десятков лет, у подъезда видит свою машину, старенькую "Волгу", на которой ездил когда-то.

Видит, как открывается дверь в подъезд, из дверей выходит некий молодой мужчина, мужчина идет к машине, садится в нее и уезжает куда-то по своим делам. И вдруг Тит понял, что встретил самого себя, только жившего (живущего?) в прошлом. А такси увозит Тита от дома, от дома в городе, который живет в прошлом, и нет ему хода в это прошлое…

Печальный сон, придавливающий. Проснулся в слезах… До жути захотелось вернуться туда, в прошлое, когда он был молод и полон надежд…

— Что ж вы замолчали? — услышал Тит чей-то насмешливый голос. Он открыл глаза и увидел того, кто требовал продолжения повествования. Это был толстогубый извращенец с золотым нимбом над головой. — Очень увлекательный рассказик, давно мы тут ничего такого не слышали. Вы нас, батенька, чрезвычайно потешили.

— Интересно знать, — нежно проворковал его сосед, — что произошло бы, если бы вы, вместо того чтобы поточным методом ваять сельскохозяйственные опусы, поднатужились и выплеснули на бумагу свои переживания и создали роман о любви и предательстве? Допускаю, могло родиться нечто, достойное внимания. И для этого совершенно не обязательно быть гением. Достаточно быть честным. И чутким. Прежде всего по отношению к самому себе. Прислушиваться надо было не к шелесту презренных бумажек, которые вам выдавали в кассе Союза писателей СССР, а к самому себе, то есть к тому таинству, происхождение коего до конца неведомо даже нам… Впрочем, я твердо знаю, что вы и сами об этом догадывались. И от этого ваша вина во много крат ужасней… Вы согласны?

Тит вздохнул.

— Я согласен, ваша честь, но, поймите, я попал к вам по ошибке… — начал он. — Я хотел в детство, а меня ошибочно доставили в царство мертвых…

Председатель комиссии сделал вид, что углубился в чтение бумаг грешника Лёвина Тита Фомича.

— Ошибок, батенька, мы здесь не делаем, — отсутствующим голосом сказал он. — У вас есть выбор. Можете остаться здесь навсегда… Сейчас апостол Пётр проводит вас, покажет всё… — председатель сделал рукой неопределенный жест. — А вы потом уж решите, что вам делать дальше: оставаться ли здесь на веки вечные или, подвергая своё немолодое расшатанное здоровье испытаниям во время сквозного прохождения сквозь известные сферы, отправиться назад, в живую жизнь, где вам будет предоставлена возможность прожить остаток дней своих, не очень… э-э-э… весело, а потом — в страшных муках зачахнуть. Да-да, перед смертью вы натерпитесь от болезней физических и от мучений нравственных. От души настрадаетесь, это я вам гарантирую.

— А можно без страданий?

— Нет, так уж заведено, чтобы старый человек с набором качеств, подобных тем, которыми обладаете вы, прежде чем лечь в землю, должен отведать мучений по полной программе, должен испить, так сказать, полную чашу страданий. Так что, подумайте, время у вас… — он посмотрел направо, потом налево: — Как у него со временем, господа?

— Чего-чего, а времени у него навалом.

— Ну, вот и славненько! Ступайте. А мы пока тут продолжим… Кто там следующий?

Появился какой-то светлоглазый старичок в черной паре и белых тапочках. Рядом с ним стоял дежурный апостол, как две капли воды похожий на Святого Петра.

Лёвин от неожиданности крякнул.

Лёвинский апостол посмотрел на Тита и пояснил:

— Нас тут много, апостолов-то…

Потом взял Тита за руку и вывел из безразмерного помещения.

Ступая по плиткам пола, Лёвин заметил, что он их почти не касался, он как бы парил над ними, с легкостью передвигаясь в пространстве. Всё это напоминало детский сон.

За несколько часов апостол Петр успел показать Титу устройство Подземного Мира.

Апостол предложил Титу, чтобы не терять время даром, проделать необычную экскурсию по воздуху.

— Не пешедралом же топать! Знаешь, какие у нас тут расстояния!

Апостол Петр на выбор предложил швабру, метлу и веники.

— Новые крылья не завезли, — пожаловался он, — а старые поизносились, можно, простите, и наебнуться… А эти летательные аппараты позаимствованы у наших инфернальных коллег… на время. Настоятельно рекомендую взять веник, вот посмотрите, веник из сорго, первый сорт, прошивной, сносу нет! А вот банные…

— На них, что, тоже?..

— Еще как! Банный веник создает волшебную иллюзию полета в облаках ароматного банного пара. Отличные веники, все как на подбор! Из липы, осины, дуба, можжевельника, из кудрявой или серебряной березы…

Тит, ставший вдруг острожным, подумал-подумал и остановился на метле…

Глава 53

Полет не был стремительным, но передвижение было необычным. И как-то так всё устроилось, что… словом, как-то всё удачно и складно устроилось, и в короткое время апостол Петр показал Титу очень много интересного. Например, зал с огромным телевизором, по которому можно было смотреть последние известия со всех концов покинутого света и новости, касающиеся положения дел уже здесь, в Загробном мире…

Зал поражал размерами и красотой. На сверкающие серебряными искрами мраморные плиты пола с немыслимой высоты низвергались водопады шелковых и бархатных портьер.

Мягкий свет сокрытых от глаза лампад и светильников ложился на головы и спины грешников — а в Загробном мире, понятное дело, пребывают только грешники — и делал их похожими на камни булыжной мостовой, по которой хотелось с гиканьем и пьяными вскриками промчатся на сказочной гоголевской тройке.