Читать интересную книгу Позолоченный век - Марк Твен

Едва ли Филип думал о том, насколько приятнее стало в Фолкиле оттого, что там теперь была Алиса. Он так давно знал ее, так к ней привык, что она как бы вросла в его жизнь; разумеется, приятно будет ее повидать, но не более того. Последнее время он вспоминал о ней, только вспоминая о Руфи, и вообще, вероятно, он думал об Алисе лишь по одной причине: ему казалось, что она сочувствует его любви и всегда готова слушать, когда он говорит о Руфи. Если его порой и удивляло, что сама Алиса ни в кого не влюблена и никогда не говорит о будущем, о замужестве, то это была лишь случайная, мимолетная мысль: казалось, любовь совсем не так уж необходима в жизни существа столь спокойного, уравновешенного, со столь богатым внутренним миром.

Каковы бы ни были мысли самой Алисы, они остались неизвестны Филипу, так же как и летописцам этой правдивой истории; если девушка казалась не такой, какой была на самом деле, и несла бремя более тяжкое, нежели все остальные, потому что должна была нести его в одиночестве, - она только делала то же, что делают тысячи женщин, с героическим самоотвержением, какое и не снилось нетерпеливым, вечно недовольным мужчинам. Разве эти большие бородатые младенцы не заполнили всю литературу своими воплями, своими горестями и жалобами? И всегда у них жестокой, бессердечной, непостоянной и безжалостной оказывается прекрасная половина рода человеческого.

- Так, значит, вы будете жить в Фолкиле и служить в окружном суде - и думаете найти в этом удовлетворение? - спросила Алиса, когда Филип изложил ей свою новую программу действий.

- Пожалуй, не навсегда, - сказал Филип. - Может быть, потом я смогу получить практику в Бостоне или поеду в Чикаго.

- А может быть, вас выберут в конгресс.

Филип посмотрел Алисе в лицо - всерьез ли она говорит, не дразнит ли его? Но она была совершенно серьезна. Алиса принадлежала к числу тех провинциальных патриоток, которые верят, что в конгресс все еще выбирают именно тех, кто этого заслуживает.

- Нет, - сказал Филип, - едва ли теперь человек может пройти в конгресс, не прибегнув к таким средствам и уловкам, которые сделали бы его недостойным звания конгрессмена; конечно, бывают и исключения; но, знаете ли, будь я юристом, я не мог бы заняться политикой, не повредив своему положению. Люди наверняка усомнились бы в моем бескорыстии и в чистоте моих намерений. Да что говорить, ведь если какой-нибудь член конгресса голосует честно и бескорыстно и отказывается, пользуясь своим положением, запустить руку в государственную казну, так об этом кричат по всей стране как о чуде!

- Но, мне кажется, это благородное честолюбие - стремиться войти в конгресс и постараться исправить его, если он так уж плох, - стояла на своем Алиса. - Я не верю, что у нас царит такая развращенность, как в английском парламенте, если только в романах есть хоть капля правды; но даже и он как будто стал лучше.

- Право, не знаю, с чего можно начать исправлять наш конгресс. Мне не раз случалось видеть, как умный, энергичный и честный человек выступает против безграмотного мошенника и терпит поражение. По-моему, если бы народ хотел, чтобы в конгрессе заседали достойные люди, таких бы и выбирали. Наверно, - с улыбкой прибавил Филип, - для этого в голосовании должны участвовать женщины.

- Что ж, я охотно голосовала бы, если бы понадобилось. Ведь пошла бы я на войну и делала бы все, что только в моих силах, если бы иначе нельзя было спасти родину! - сказала Алиса с таким жаром, что Филип удивился, хоть и думал, будто хорошо ее знает. - Будь я мужчиной...

Филип громко рассмеялся:

- Вот и Руфь всегда говорит: "Будь я мужчиной..." Неужели все девушки хотят изменить своей половине рода человеческого?

- Нет, - возразила Алиса, - мы только хотим изменить другую половину рода человеческого. Мы хотим, чтобы изменилось большинство молодых людей, а то их совсем не заботят вещи, о которых им следовало бы заботиться.

- Ну, - смиренно сказал Филип, - кое что меня все же заботит например, вы и Руфь. Может быть, мне не следует о вас заботиться? Может быть, я должен думать только о конгрессе и обо всяких высоких материях?

- Не дурите, Филип. Вчера я получила от Руфи письмо.

- Можно мне почитать?

- Нет, конечно. Но я боюсь, что она слишком много работает да еще очень тревожится за отца, и это плохо на ней отражается.

- Как по-вашему, Алиса, - спросил Филип, движимый одним из тех эгоистических помыслов, которые нередко уживаются с самой неподдельной любовью, - Руфь и правда охотнее станет врачом, чем... чем выйдет замуж?

- Вы просто слепы, Филип! - воскликнула Алиса, встала и шагнула к двери; она говорила поспешно, словно против воли: - Ради вас Руфь не задумываясь даст отрубить себе правую руку.

Филип не заметил, что щеки Алисы залила краска и голос дрожит: он думал только о чудесных словах, которые слышал от нее. И бедная девушка, верная своей привязанности и к нему и к Руфи, убежала в свою комнатку, заперлась там, бросилась на кровать и зарыдала так, словно сердце ее разрывалось. А потом начала молиться, чтобы отец небесный дал ей силы. А немного погодя успокоилась, встала, открыла ящик стола и достала из потайного уголка пожелтевший от времени листок бумаги. К нему был приколот засушенный листок - четверолистник клевера, тоже выцветший и пожелтевший. Алиса долго смотрела на этот наивный сувенир. Под листком было написано старательным почерком школьницы: "Филип, июнь 186..."

Сквайр Монтегю от души одобрил предложение Филипа. Жаль, что он не начал изучать право сразу же по окончании колледжа, но и сейчас еще не поздно, а кроме того, теперь он уже немного знает жизнь и людей.

- Но что же, - спросил сквайр, - вы, значит, хотите бросить свою землю в Пенсильвании? - Этот кусок земли, казалось ему, юристу-фермеру, жителю Новой Англии, сулил несметные богатства. - Там ведь прекрасный лес, и железная дорога совсем рядом?

- Сейчас я никак не могу использовать эту землю. Придется ждать лучших дней.

- А какие у вас основания предполагать, что там есть уголь?

- Мнение самого знающего геолога, с каким я имел возможность посоветоваться, и мои собственные наблюдения над этим краем; и потом, мы ведь уже нашли небольшие пласты. Я уверен, уголь там есть. Когда-нибудь я его найду, это я знаю твердо. Только бы мне сохранить эту землю до тех пор, пока у меня будет достаточно денег, чтобы сделать еще одну попытку.

Филип достал из кармана карту района с залежами угля и стал показывать: вот илионская гора, вот здесь он начал рыть штольню.

- Разве не похоже, что тут есть уголь?

- Да, похоже на то, - согласился сквайр, очень заинтересованный. Нередко мирный житель захолустья больше увлекается такими рискованными предприятиями, чем более искушенный делец, знающий, как они ненадежны. Просто поразительно, сколько священников Новой Англии в пору нефтяной лихорадки рискнули вложить свои сбережения в нефть. Говорят, маклеры с Уолл-стрит заключают массу мелких сделок по поручению провинциального духовенства, движимого, без сомнения, похвальным желанием облагородить нью-йоркскую биржу.

- Мне кажется, риск не так уж велик, - подумав, сказал сквайр. - Один лес стоит больше, чем закладная; а если там есть еще и залежи угля, так это целое состояние. Хотите весной сделать еще попытку, Фил?

Хочет ли он! Если бы получить хоть небольшую поддержку, он сам возьмется за кирку и тачку, станет питаться одним черствым хлебом. Только дайте ему еще раз попробовать!

Вот как случилось, что осторожный старый сквайр Монтегю был вовлечен в рискованную затею нашего молодого героя, и покой его безмятежной старости нарушили тревоги и надежды на неслыханную удачу.

- Разумеется, я этого хочу только ради мальчика, - говорил он. Старику не чужды были человеческие слабости: рано или поздно он должен был, как и всякий другой, "попытать счастья".

Должно быть, женщины от природы лишены предприимчивости, потому-то они и не увлекаются, как мужчины, биржевыми спекуляциями и поисками ценных ископаемых. Только безнравственная женщина способна втянуться в какую бы то ни было азартную игру. И Алиса и Руфь не слишком радовались тому, что Филип вновь принимается за поиски угля.

Но Филип ликовал. Он писал Руфи такие письма, как будто богатство уже у него в руках, а давящая тяжесть, нависшая над домом Боултонов, уже погребена в недрах угольной шахты. К весне он приехал в Филадельфию с вполне созревшим планом нового наступления. Ничто не могло устоять перед его восторженной верой в успех.

- Филип приехал! Филип приехал! - кричали дети, словно в дом опять вошла большая радость. И эти слова, как припев, звучали в сердце Руфи, когда она отправлялась в утомительный больничный обход. А мистер Боултон, глядя на энергичное лицо Филипа и слушая его веселый, бодрый голос, впервые за долгие месяцы почувствовал, что мужество возвращается к нему.

Руфь теперь окончательно отвоевала себе свободу действий, и не Филипу было вступать с нею в спор, ведь ее решимость и трудолюбие уже принесли плоды, а он еще неизвестно когда добьется удачи. Руфь была, как никогда, уверена в своей правоте и в том, что она может сама о себе позаботиться. И, пожалуй, за работой она не слишком прислушивалась к тайному голосу, что негромко пел внутри, радуя девичье сердце: "Филип приехал..."