ему физическое и материальное значение.
4. Во всей общественности и государственности должен пульсировать дух иной жизни. О классовой борьбе не должно быть речи, а еще того менее – о прямом или косвенном классовом убийстве. Обе крайности общественной лестницы были бы тогда примирены; рука об руку с распролетаризацией общества пошло бы его освобождение от раздувшегося богатства. В более мелких количествах скопились бы на одном конце сбереженные средства к существованию, тогда как на другом конце социальной лестницы были бы устранены слишком большие накопления и колоссальные богатства, вместе с государственными синекурами.
Гниение масс было бы остановлено укреплением простой семейной жизни, презрением к кабацкому беспутству, а также ограничением роскошествующей индустрии. Господство канальи, отмеченное нами, как, по меньшей мере, частично существующее явление, при таких обстоятельствах прекратилось бы само собой; ибо оно прививается только на почве сделавшей уже успехи развращенности массы. На почти принципиальный преступный режим, какой мы в наиболее развитой форме отметили во Франции, не было бы даже и самого слабого намека; ибо не только сознание абсолютной силы карающего уголовного права вновь стало бы твердым и было бы обеспечено, но и идея и практика пошли бы еще дальше, нормируя отношения, недоступные прежде для обращения к совести и праву.
Еврейский же режим, стоящий всего ближе к культу преступления и еще усиливающий его, уничтожился бы вместе с отстранением евреев. Вместо того чтобы сионизировать евреев и таким образом делать их еще более опасными для мира, пришлось бы их прежде всего интернировать, сообразно с условиями данной страны. Как мы изложили в № 174 «Персоналиста», Россия должна была бы назвать этот еврейский пароль не Сионом, а Северной Сибирью. Для Франции стало бы обязательным водворение евреев в Алжире, а о дальнейшей их судьбе позаботились бы, в конце концов, арабы. Наконец, и в других странах также пришлось бы найти выход, так как действительное право не мирится с вросшей в его тело еврейской несправедливостью. Чем больше не хватает этого действительного права, тем больше укрепляются в зараженной среде общества и государства эти гнилостные паразиты. Где преобладает подлинная идея права, там для них нет возможности оставаться, и раз будут достигнуты и укреплены солидные социальные отношения, эти паразиты не смогут держаться уже по внутренним основаниям, а внешние меры против них будут только само собой разумеющимся следствием новых отношений. Что с ними в конце концов будет, исчезнут ли они совсем или нет, за это не ответствен никто, кроме их самих. Зачем в бытие проникло нечто такое, что по своим физическим и духовным качествам должно было остаться в вечном, непримиримом разладе с человеческим правом и человеческим порядком? Всякому роду существ должны быть вменяемы его качества, и если бы другие народности поступали, как аналогичная евреям человеконенавистническая раса, чего, однако, в равной степени не существует, то и они заслуживали бы той же участи и не имели бы права на продолжительное существование.
Не только настоящие хищные животные являются естественной несправедливостью, но при более глубоком понимании несправедливостью является и хищничество вообще, если даже оно, как у человека, только примешано к другим качествам и действует вместе с ними. Историческая связь хищничества и политики должна быть уничтожена, раз начнется режим действительного права. Колониальный разбой и грабеж, должны быть уничтожены; по крайней мере вместо угнетения должна приобрести некоторое правовое значение федеративная связь. Человеческие права цветных рас на неприкосновенность должны быть провозглашены без всяких урезок. Колоссальным жертвам торгового хищничества нужно будет прийти на помощь (я говорю об Индии), причем придется уничтожить английскую деспотию. Если история вступит на этот путь действительного права, то нынешнее международное право с его лицемерием и преступлениями исчезнет с лица земного шара и даст место истинной международной справедливости.
5. Во внутренних отношениях равным образом должны исчезнуть всякое хищничество и барышничество, всюду – от государства до пролетариев и пролетарских блоков. Положительным же принципом, который нужно поставить во главе всего, будет во всех отношениях свободная конкуренция. Уже естественно – логически свободная конкуренция является действительным обузданием эгоизма одного через эгоизм другого. Она создает, независимо от воли отдельной личности, важное право, которое должно повсюду остаться неотчуждаемым, т. е. оно не должно быть устраняемо никакими взаимными обязательствами. Союзы здесь наиболее опасны; и самые большие союзы, т. е. государства и союзы государств должны здесь прежде всего проявить инициативу в искоренении несправедливых, так называемых, покровительственных и запретительных мер. Например, единственным оправданием индустриальных пошлин, рассчитанных на затруднение конкуренции, является враждебная инициатива других государств, т. е. необходимость со своей стороны репрессалий против чужеземной враждебности.
Эту сущность дела – чтобы напомнить здесь об одном важном сочинении – подробно изложил, сообразно с нашим понятием о справедливости, Эмиль Дэль, преимущественно в своей II тетради «Руководства к изучению торговли». Таким образом, он косвенно исправил отношение к этому вопросу Фридриха Листа, которое было, собственно, просто продиктовано влиянием английской истории и, кстати заметить, обладало отвратительной основной ошибкой: здесь восхвалялись колониальные завоевания и насилия над цветными или иными аборигенами колоний. Весьма важно, чтобы именно в торговых кругах экономическая справедливость была дедуцирована из её последних оснований, неослабно защищалась и распространялась повсюду.
Что касается совершенно общего понимания принципа свободной, т. е. не затрудненной искусственно, конкуренции, то мы именно в настоящем сочинении так его изложили, что теперь он говорит гораздо больше, чем это было во всех его прежних формулировках. Последние ограничиваются внутренней свободой профессий и внешними торговыми сношениями. Мы же принимаем в расчет и все те нарушения принципа, которые исходят от союзов и коллективностей. Французская революция отменила ремесленные цехи. Это было важной вещью и должно быть признано такой без всяких ограничений. Дело это нашло для себя полные и частичные подражания, но само по себе было еще недостаточно. Во-первых, не все корпоративные учреждения подверглись падению, и академии, например, по справедливости кассированные революцией, были вновь восстановлены реакцией, поддержанной Бонапартом. Во-вторых, только ремесленная заскорузлость была меркой при этом уничтожении цехов, и не было никакой более глубокой правовой идеи, которая влияла бы принципиально и дальше и закрепила бы на будущее время антицеховой строй.
У нас привыкли к названиям промышленных обществ и вообще коалиций; но ведь за всеми этими социальными объединениями по специальностям и профессиям, временными или продолжительными, отнюдь не скрывается ничего, кроме стремления исключить свободную конкуренцию. Мы говорили уже о том, как при этом, в конце концов, союзы рабочих и союзы предпринимателей вступают в двойные ринги, неограниченной властью которых обирается потребляющая публика. Государства обязаны изыскать меры, как против всяких рингов и заговоров с целью повышения цен, так и против их специальных