тормоза, сдерживающего как обычные насильственные действия, так и хозяйственную войну, ведомую путем забастовок. Поэтому запрещение насилия, интердикт, когда-то формулированный в римском владетельном праве в словах «ѵит йеги ѵеио», должен быть перенесен и на область забастовок и локаутов. Здесь насилие, которое должно быть прекращено, – не личное и не вооруженное; оно несомненно социальное и нарушает необходимо существующее в данный момент последовательное разделение труда и соответственный трудовой порядок.
Поэтому как для обычного права образовалась юстиция, которая не только препятствует, но в гражданских спорах и решает, точно так же и для социального права потребно нечто аналогичное. Вместо того крайне слабые в социальном отношении правительства находятся даже на пути к тому, чтобы не заслуживающие признания коллективности превратить в законом признаваемые корпорации, т. е. в юридические лица, и таким образом привилегировать простые сообщества. Подобная вещь дает начало подлинным рабочим цехам, а рядом с ними – предпринимательским цехам, даже двойным рингам, в которых рабочий порабощается рабочим и которыми обирается публика. И так как совокупность потребителей, которая платится за насильственные действия отдельной отрасли труда, сама большей частью состоит из рабочих и предпринимателей других отраслей, то все это кривлянье, если смотреть на него с точки зрения всей области труда, является просто глупостью. Куда, в конце концов, приведет взвинчивание заработной платы, причем ссылаются только на то (или главным образом на то), что издержки на содержание возросли? Ведь эти издержки, при общей мании стачек, взвинчиваются одинаково и повсеместным вздорожанием труда, т. е. растут и для самих рабочих, как потребителей, так что одно взвинчивание подобного рода может только мотивировать другое!
7. Если рабочий должен перестать быть пролетарием, ему нужно сберегать кое-что за вычетом издержек содержания. До сих пор, правда, коллективные союзы, состоящие из сотен тысяч членов, накапливали в своих кассах целые миллионы, но на каждого члена это составляет не слишком много. Было бы более рационально, если бы отдельный рабочий скопил боле значительную сумму, вместо того, чтобы самообложением увеличить могущество демагогической опеки. Он сам должен оставаться господином стачки и не ставить себя в такое положение, когда у него отнимается возможность самостоятельных решений. Естественно, мы предполагаем здесь ту фазу развития, когда при существенных качествах государства и правительства еще нельзя представить себе никакой высшей инстанции, которая делала бы совершенно излишними всякие стачки.
До сих пор можно, по большей мере, рассчитывать на то, что третий фактор, совокупность потребителей, которые не могут быть представлены иначе, как в государстве, достигнет достаточного влияния, чтобы исключить наиболее вредные и несправедливые нарушения. В остальном же рабочие и предприниматели могут сами решать, вести ли им стачечную войну или жить в мире. Только упомянутых выше двойных рингов против публики не должно получаться на этом пути; этим рингам, подобно всяким другим, должно противодействовать, не только объявляя отдельные договоры не имеющими силы, но и налагая за них наказания.
Все хозяйственные стачки, имеющие целью улучшить условия труда, являются еще мелочью, если сравнить их с той формой отказа от работы, которая претендует на всеобщность и имеет значение отказа от работы в нынешнем смысле, т. е. от работы у предпринимателей. Не только так называемые анархисты восхваляют этот род отказа от работы, но и социал-демократы после банкротства всех их теорий уже до некоторой степени обращаются к этому приему борьбы, как к новой приманке для рабочих. Правда, в этом пункте они не вполне объединены и еще того менее уверены в себе, но за недостачей средств для замены истершихся прелестей агитации приходится ухватиться и за спорт универсальных стачек, как за стимул для выхода из трудного положения.
Различие между обоими оттенками состоит уже только в том, что более бледный, т. е. социал-демократический, колер взывает преимущественно к будущему, тогда как анархистский оттенок прямо хватается за современность. А из последнего обстоятельства следует, что дело не остановится на простом отказе от работы. То, что анархисты зовут «прямым воздействием», есть немедленная мятежная оккупация фабрик и полей, отнятие машин и почвы. Социал-демократы же желают устроить то же самое лишь косвенно, т. е. законодательным путем. Поэтому оба милых способа действий относятся друг к другу, как прямой разбой и мошенничество – к косвенному. О праве тут нет и речи; скорее, считается за аксиому, что рабочий должен все взять себе, все отобрать.
Но как грабители устроятся между собой, будут ли они прямо вламываться в двери или косвенно разбойничать на основании закона, т. е. как поделят они добычу и коллективистически распределят между собой область, назначенную для обирания, – об этом, разумеется, ни звука не говорят великолепные проекты. Как в действительности будут жить тогда люди, на этот счет некоторые указания доставили уже русские приемы первых шагов еврейской еиази-революции. Если в преступлениях, обыденных или иных, с точки зрения отмеченной нами гнилости вообще существует еще какое-нибудь различие, то высшую степень такого различия можно найти в особенностях и в степени коллективности. Планомерные массовые преступления – вот ответ на загадку, которая ныне зовется социализмом, коммунизмом или анархизмом.
Если в области этих течений и были лучшие идейные побеги, то за последнее поколение эти побеги частью уничтожены еврейским натравливанием, частью так извращены, что вместо них впереди виднеется только хаос социальных преступлений. Подходящее название для этого хаоса и есть коллективизм, ибо такое название включает в себя все то, до чего мог дорасти в настоящее время эгоизм личности в сфере самого широкого формирования банд. И хаос этот угрожает не только одному какому-либо классу, но всему обществу, даже всему человечеству. Он – порождение сравнительно немногих, которые сели на шею массе и совершенно извращают самые различные партии.
Итак, время дать дорогу антиколлективизму, так же как антигебраизму. На такой антифункции будет основано социальное спасение, и вообще на нее будут опираться решения тех задач, которые можно предвидеть уже наперед. Должна быть уничтожена как естественная, так и культурная несправедливость, притом не только та, которая уже создана исторически, но и та еще худшая несправедливость, которую имеют в виду дикие, неверно направляемые коллективные стремления; только уничтожение той и другой несправедливости всесторонним и серьезным движением в сторону действительного права может создать способное к жизни общество и оберечь мир от погружения в варварство. И потому если прежде всех других учреждений, охраняющих и обеспечивающих человека против человека, необходим протекторат, то это должен быть протекторат серьезно понимаемого действительного права. Какую может принять форму в отдельных случаях такая охрана права, об этом мы, несмотря на новизну и трудность предмета, не преминем сделать несколько указаний; по крайней мере, мы укажем на некоторые основные черты.
XIV. Правовой протекторат и