Из трех возможностей непосредственной борьбы с Англией я прежде всего коснусь вопроса о побережье Ламанша. В конце августа предполагалось, что операции армии приведут нас к берегам Фландрии и что взятие Антверпена является лишь вопросом времени. Это дало бы возможность вести морскую войну, базируясь на Фландрию, и значительно улучшило бы наше стратегическое положение. Поскольку в качестве статс-секретаря я мог превратить эту возможность в действительность, я направил все мои силы на разрешение этой задачи, имея в виду создать морской корпус и произвести необходимые работы на побережье Фландрии{182}. Однако наряду с этим проницательное командование поставило бы перед собой задачу взятия Кале. Пока армия надеялась овладеть Парижем, я полагал, что побережье само собою попадет в наши руки. Я оставляю открытым вопрос о том, не было ли бы правильным с самого начала поставить себе целью захват побережья. Мы смогли бы установить артиллерию на мысе Гри-Не и значительно затруднить сообщение в проливе, а наши морские силы получили бы возможность действовать более эффективно.
Непрерывное расстройство сообщения на пути, ведущем в устье Темзы, нанесло бы тяжелый удар английскому хозяйственному организму, а это значительно усилило бы склонность Англии к миру в момент, когда внутренняя и внешняя мощь Германии еще совершенно не была поколеблена. Позднее к этому присоединилась бы возможность обстреливать Лондон с мыса Гри-Не, что в условиях затяжной войны могло иметь гораздо больший эффект, чем предпринятые нами в 1918 году бомбардировки Парижа. Я уже отмечал, что всегда выступал против бесполезных военных мероприятий вроде воздушных налетов на города тыла. Но действительно эффективный и сосредоточенный обстрел Лондона всеми способами – с суши и с воздуха – имел бы оправдание как средство сократить длительность бесчеловечной войны, особенно потому, что Англия грубо нарушала международное право, признавая его лишь тогда, когда это было ей выгодно.
Вторым средством нажима на Англию было морское сражение. Антанта победила нас британскими линкорами, обеспечившими проведение голодной блокады, и своим престижем, заставившим все народы впрячься в колесницу Англии. Спасти нас могли прежде всего линкоры. Из всех брошенных мне упреков, я серьезно отнесся лишь к одному; он заключался в том, что я построил слишком мало линкоров. Однако читатель уже знает из этой книги, что сражение не было бы безнадежным для нашего флота и при его тогдашнем составе. О внутренних причинах, парализовавших тогда флот, буду говорить ниже. Здесь я хочу указать на главную причину – несостоятельность нашего политического руководства.
Как уже указывалось, канцлер считал, что Англию не следует раздражать, если мы хотим прийти с ней к соглашению; кроме того, флот нужно было сохранить по возможности невредимым до конца войны, чтобы он смог оказать влияние на ход мирных переговоров. Последний аргумент всегда оставался для меня столь же непонятным, как и первый.
В том же духе действовали и другие лица. Так, Баллин писал начальнику кабинета и мне, что мы должны удовольствоваться fleet in being{183}; по его мнению во время войны это было единственно правильной политикой. К этому мнению примкнул и начальник морского кабинета, который никогда не был проникнут фронтовым духом и в своем положении посредника все более превращался в сторонника политики компромиссов. Под его и рейхсканцлера влиянием находился адмирал фон Поль, который написал мне 12 ноября 1915 года, что господин рейхсканцлер неоднократно говорил ему – Полю, как начальнику Генмора, – что для нас совершенно необходимо сохранить флот невредимым до заключения мира.
По моему мнению, намерение упаковать флот в вату было лишено всякого смысла. Fleet in being имел смысл для Англии, ибо одним этим ее флот выполнял свое назначение: господствовать на морях. Но для Германии, цель которой заключалась в завоевании свободы морей, этот принцип являлся бессмысленным. Далее, мы не смели допустить, чтобы война превратилась в борьбу на истощение и должны были стремиться к тому, чтобы быстро покончить с нею. Насколько умно англичане вели дело к тому, чтобы парализовать волю руководящих деятелей Германии, показывает следующее высказывание по поводу Ютландского боя, приписываемое одному из ближайших советников кайзера и несомненно отражающее настроение этих кругов: Жаль. Мы были близки к тому, чтобы получить от Англии мир. Подобные влияния сводили на нет деятельность самого кайзера. В июле 1914 года наше политическое руководство повело опасную политику, которая, если она вообще была допустима, могла опираться только на морскую мощь империи. Когда же война разразилась, флот постарались по возможности обесценить и предприняли невозможную попытку выиграть войну с Англией под Парижем, стараясь при этом щадить Англию в военных действиях, дабы настроить ее в пользу милостивого к нам мира, что было вещью совершенно немыслимой.
В мирное время канцлер искренне жалел о том, что у нас был флот; в войне он действовал так, как будто этого флота и не бывало. Руководство Германской империи никогда не задумывалось над тем, как выигрывается война, и предоставило эту заботу генеральному штабу армии, который в свою очередь не был компетентен решать политические, экономические и стратегические вопросы мировой войны. Таким образом, канцлеру оставался как единственная надежда на окончание войны расчет… на добродушие англичан.
Меня могут спросить: какую пользу могло нам принести удачное морское сражение даже в самом счастливом случае? Разве англичане не были в состоянии быстро пополнить свой флот Северного моря за счет резерва, а в случае надобности привлечь также французский линейный флот?
В ответ на это можно сказать, что мировой престиж англичан в значительной степени основан на вере в их непобедимую армаду. Германская победа на море или даже сомнительный для англичан исход сражения нанесли бы чрезвычайно тяжелый удар престижу Великобритании.
Чтобы правильно оценить значение для Англии подобной потери престижа, стоит только вспомнить впечатление, произведенное за границей нашей морской победой при Коронеле{184}. Англичане отлично поняли, какой эффект имело это сражение, поэтому они отвлекли от метрополии значительные силы, чтобы загладить коронельское поражение.
Боясь еще большего ущерба своему престижу, они становились все осторожнее в своих действиях против нашего флота в Северном море. Вопрос о том, удалось ли бы нам прорвать кольцо блокады в 1914 году с помощью удачной морской битвы, в то время еще не имел решающего значения, ибо при своем положении на море и наличии Японии англичане не могли рисковать значительным сокращением своей морской мощи. Но общий ход войны стал бы иным, если бы мы завоевали тогда престиж на море.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});