Читать интересную книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Немцы разрешили похоронить лейтенантов на кладбище. Крестьяне наскоро вырыли могилу и, завернув убитых в плащ-палатки, под присмотром немцев похоронили на том самом месте, где сейчас братская могила.

После войны Феня Константиновна и наша мать пытались отыскать имена и фамилии погибших, но так и не смогли.

Как погибли солдаты в Малом Щимле, мать не знала, все-таки до Малого Щимля далековато…

Рыли братскую могилу вернувшиеся недавно домой фронтовики: Алексей и Иван Смоляки, Василий и Никифор Дорошенко, Петр и Федор Ушатые, председатель сельсовета Павел Коротенко, председатель колхоза Василь Трофимович Ефименко и еще многие другие, которые все подходили и подходили к кладбищу.

Меняя друг друга, они брались за лопаты и далеко, с силою выбрасывали из ямы белый кладбищенский песок. На фронте, наверное, каждому из них приходилось не раз рыть подобные могилы. Но сейчас, через пять лет после войны, когда они уже успели немного отвыкнуть от такой работы, она казалась им особенно трудной и неподъемной. И все же они терпеливо, изредка лишь переговариваясь, делали ее, и нам, мальчишкам, боязно было смотреть на их суровые, тяжелые лица.

Вокруг плакали и голосили женщины, у которых не вернулись с фронта мужья, братья или сыновья. Их тоже, наверное, сейчас где-то переносили, безымянных и неопознанных, в братские, непомерно широкие могилы.

Но вот на минуту все затихли, стали смотреть в конец улицы, где появились подводы с гробами. Волы и кони шли медленно, не торопясь, словно понимали, какой они везут груз.

Когда гробы стали снимать с подвод и ставить в ряд на краю могилы, женщины вновь заголосили, запричитали, а мы, утопая по колено в белом холодном песке, пробрались поближе, чтоб все видеть и все слышать. Женщины надеялись, что гробы откроют для прощания, для того, чтоб в последний раз посмотреть на убитых, но мужчины, вскрывавшие могилы, сделать этого не разрешили. Видимо, смотреть там уже было не на что…

Какие произносились тогда, при захоронении, речи, каким был митинг, мы сейчас, конечно же, уже забыли. Но нам никогда не забыть, как начали опускать на веревках гробы в могилу, как их долго и осторожно устанавливали вначале рядком, а потом друг на дружку, как старушки подтолкнули нас вперед, чтоб мы, по обычаю, первыми бросили на эти гробы по горсти земли.

Когда могилу зарыли вровень с землей, мужчины установили в ее изголовье деревянную, сделанную плотниками под руководством Серпика пирамиду. Серпик и тут остался Серпиком, великим мастером своего дела. Пирамиду плотники смастерили трехступенчатую, все время сужающуюся к верху, к алой, специально выкованной в кузнице звездочке. Пирамида чем-то напоминала Спасскую башню Кремля, как ее обычно рисуют на картинках дети.

Установкой пирамиды руководил самолично Серпик, проверяя уровнем и отвесом, чтоб она стояла ровно и строго, чтоб звездочка одинаково хорошо была видна со всех сторон. На средней ступеньке пирамиды он прикрепил шурупами рамку с надписью:

«ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ, ПАВШИМ В БОРЬБЕ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ НАШЕЙ РОДИНЫ!»

Каждый год, принося на День Победы к братской могиле венки, мы заменяли выцветшую за год надпись новой, но никогда не меняли текст, однажды придуманный фронтовиками.

Пирамидка эта на братской могиле простояла долго, наверное, лет пятнадцать, пока ее уже в шестидесятые годы не заменили памятником, на котором изображен рядом с приспущенным знаменем вставший на колено солдат.

Кроме нас на Девятое мая к братской могиле всегда приходили женщины и мужчины. Они поправляли штакетник, заново красили пирамиду и звездочку, сажали цветы: многолетние петушки, георгины, астры и обязательно маттиолы, которые, распускаясь к ночи, нежно и томительно пахли.

Открыв маленькую скрипучую калитку, мы проходили к могиле и начинали торжественно возлагать венки. Большой венок, который несли по улице, сменяя друг друга, наверное, человек десять, мы укладывали на земле вдоль бордюрчика, обрамлявшего могилу, а остальные два прикрепляли на пирамиде. В те годы еще не было принято проводить возле братских могил митинги, произносить речи. Поэтому, постояв несколько минут в молчании, возле ограды, полюбовавшись на венки, мы отдавали пирамиде пионерский салют и расходились по домам…

КАНИКУЛЫ

Последние майские дни перед каникулами тянутся на редкость медленно и неторопливо. Мы ждем и никак не можем дождаться лета, когда не надо будет ходить в школу, не надо будет учить уроки, когда будет простор и свобода.

И вот наконец-то лето наступает. Но простор и свободу мы ощущаем только первые несколько дней: до изнеможения играем в лапту, купаемся на небольшом, оставшемся от плотины островке, играем по вечерам на лавочке «в садовника», «в колечко» — а потом нам становится но до игр — надо помогать матерям.

Тяжелее всего приходится летом Ване Смоляку. Семья у них самая большая на нашей улице и прокормить ее колхозного работою одному Ивану Николаевичу, который к тому же пришел с фронта весь израненный, — просто невозможно. Поэтому Смоляки всей семьей, начиная с последних апрельских дней и заканчивая глубокой осенью, когда уже пробует падать снег, пасут стадо, по-нашему — череду. Один за другим, помогая отцу, включались в эту нелегкую работу все братья Смоляки: вначале, несмотря на свою хромоту, Володя, потом Коля, потом Шура, потом незаметно подошла и Ванина очередь. Не пасли у них череду лишь младшая Ванина сестра Лида да Леня, который родился в середине пятидесятых годов, когда остальные братья уже подросли и могли по-взрослому поддерживать семью.

В первое время Ваня был подпаском у отца и братьев, а потом, класса с пятого, уже и сам справлялся со стадом почти в шестьдесят голов. Поднимался он рано утром в четыре часа и, захватив длинный, сплетенный из сирицовых ремешков кнут, отправлялся в конец села занимать череду. Маленьким рябиновым черенком он настойчиво и требовательно стучал в калитки, поторапливая зазевавшихся хозяек.

— Корову выгоняйте! Чего спите!

— Сейчас, сейчас, — суетились те, наверное стыдясь, что вот — надо же! — они, взрослые, привыкшие к ранней работе женщины, сегодня проспали, а Ваня уже давно на ногах.

Когда череда подходила к Смоляковову дому, Ванина мать Валентина Федосовна выносила холщовую сумку с едой и старенький брезентовый плащ на случай дождя. На минуту задержавшись возле крылечка и выслушав наставления матери, Ваня уже с сумкою через плечо отправлялся дальше, неопасно пощелкивал кнутом, покрикивал на коров, маленький, важный мужичок с ноготок…

В летнее время мы виделись с Ваней гораздо реже, чем зимой. Разве что часов в двенадцать, когда стадо возвращалось в село для обеденной дойки и водопоя, он прибегал на речку, чтоб искупаться с нами и полежать на песке под кустом лозы, да поздно вечером, проводив каждую корову до калитки, выходил уже в сумерках поиграть в лапту. И надо было видеть, как он, обгоняя всех нас, бежит к «бабе», как размашисто и далеко бьет палкой мячик-обрезанец, как безошибочно ловит «кашу» в кепку или в свою любимую буденовку! Даже не верилось, что до этого Ваня целый день, начиная с четырех часов утра, сторожил стадо, зорко следил за коровами, которых на солнцепеке донельзя одолевали оводы и мухи и которые то и дело норовили убежать домой в прохладные темные сараи.

Вечером, возвращаясь домой со стадом, Ваня часто нес за плечами сплетенную за день корзину. На зависть нам, ом рано выучился этому ремеслу от отца и старших братьев. Корзины у него получались отменные. Весною и ранним летом, когда стадо паслось на лугу, он плел их из лозовых прутьев, а с конца июня, когда луговую траву уже хранили для сенокоса и стадо выгоняли за село в поле, — из белых сосновых корней. Корзина, рассчитанная на два пуда картошки, в ту пору стоила у нас три рубля — деньги хоть и небольшие, но все-таки помощь семье. Глядя на Ваню, и я, и Коля Павленко, и Петя Ушатый тоже пробовали плести корзины, но для нас это была забава, баловство, а для него серьезная мужская работа.

Пас Ваня череду лет до пятнадцати, пока не закончил семь классов и не пошел работать в колхоз. За этим своим пастушеством, за тяжелой работой он повзрослел раньше нас. И пока мы еще учились в девятых-десятых классах, он уже на равных со взрослыми мужчинами пахал на лошадях в колхозе, ходил с братом Колей, самым выносливым и стойким из Смоляков, на косовицу, метал стога, заготавливал силос.

В армии Ваня попал служить на границу. И там ему совсем уж неожиданно пригодился пастушеский опыт. На заставе оказалась корова. Вооружившись кнутом, Ваня в перерыве между несением пограничной службы пас ее, обихаживал, сам доил, сам заготавливал на зиму сено.

Валентина Федосовна, которой он писал обо всем этом в письмах, тяжело вздыхала, беспокоилась о нем, жаловалась соседям: