на него снизошло, пока он лежал без сна. В книге появилась новая для него мрачность. Да, это прекрасная мрачность, по-прежнему инкрустированная искрометным юмором, но все-таки мрачность. Сэма Ваймса и его разум затягивало в куда более циничные, задумчивые и усталые состояния, чем в любом другом романе о нем. И, возможно, самое важное: страницы пронизывали пугающе тревожные размышления о том, что происходит с по большей части шутливым скептицизмом насчет загробной жизни – состоянием «добродушной неопределенности»[72], как говорится в книге, – когда он все-таки сталкивается с неизбежным концом. Роман написан за шесть лет до диагноза Терри, но я часто думал, не было ли это первым намеком на то, что он уже о чем-то догадывался. Так это или нет, а другой книги, где Сэм Ваймс настолько бы вобрал в себя Терри, по-моему, не найти – как не найти другой подобной книги о Плоском мире.
Какое бы место ни занимала «Ночная стража» среди книг Терри, она определенно войдет в историю как единственный роман о Плоском мире с персонажем, названным в честь Кена Фоллетта. Этот валлийский романист купил себе место в будущей книге Терри Пратчетта за 2200 фунтов на благотворительном аукционе, а благополучателем его щедрости стал Медицинский фонд помощи жертвам пыток3. Фоллетт попросил сделать его великаном. Терри просто посмотрел на него и спросил: «Как хочешь умереть?» – что, как признался Фоллетт, его «слегка обескуражило». «Пратчетт убьет Фоллетта?» – вопрошал заголовок в The Guardian. Но Терри его пощадил. Книжный доктор Фоллетт, бывший глава Гильдии Убийц, виртуозно играет на лютне – сам Фоллетт играет на бас-гитаре и балалайке – и (еще одна отсылка к реальности) обладает роскошной шевелюрой. «Кстати, как ты думаешь, у него свои волосы?» – спрашивает леди Мизероль племянника. Племянник не отвечает4.
В 2003 году, когда на BBC обнародовали результаты «Большого чтения» – общественного опроса, призванного выявить 200 лучших романов по мнению британцев, – «Ночная стража» заняла 73‐ю строчку. Она стала одним из пяти романов Терри Пратчетта в топ‐100. Лишь у одного писателя в верхнюю половину списка вошло столько же книг – у некоего Чарльза Диккенса5. Разумеется, надо признать, что в списки, составленные по результатам таких опросов, чаще попадают книги новые и потому свежие в памяти. «Ночная стража» вышла за несколько месяцев до опроса, а Диккенс – давайте скажем прямо – давненько не выпускал ничего новенького. Возможно, здесь также будут уместны слова, которые Терри однажды сказал о Толкине: «Он мертвее меня»6. Заодно эта общая теория «свежести» объяснила бы, с чего вдруг «Мандолина капитана Корелли» (1995) с таким заметным отрывом обошла «Войну и мир» (1859).
Ну да не суть: для тех из нас, кто смотрел телевизор в окрестностях Солсбери, настоящей загадкой было «куда делись две другие книги Терри?» Перед объявлением своего списка BBC послала в Часовню съемочную группу, чтобы записать интервью с Терри. И во время этого интервью нам сообщили о попадании в топ‐100 семи его книг – что ставило его в рейтинге популярности выше даже могучего Диккенса.
Но где-то между записью интервью и выходом передачи квота Терри в топ‐100 снизилась до пяти романов, уравняв его с Диккенсом, а из интервью убрали все упоминания о семи книгах в верхней половине списка.
Ну и ну. Дело о Пропавших Пратчеттах. Что можно сказать об этой любопытной нестыковке спустя почти двадцать лет? Последствие ли это настоящей ошибки в подсчетах, позже молча и скромно исправленной? Или же – как наверняка заявят любители теорий заговора – результат осторожных манипуляций за кулисами? Мы видели неподдельное волеизъявление народа – или же мысль о том, что Терри сбросит с пьедестала Чарльза Диккенса, в решающий момент оказалась страшновата для британского национального телевещания?
Я знаю, как это решил воспринимать Терри, и его толкование событий, пожалуй, можно уложить всего в одно слово: фальсификация!
Но опустим милосердную завесу времени над этими потенциально неудобными соображениями. Лучше просто заметим, что если считать книги во всем топ‐200, то у Терри набирается пятнадцать – и тут уже никто его не догнал, даже Диккенс (семь). И уж точно не Толкин (две). И даже не Толстой (тоже две)7.
* * *
Терри называл себя «горизонтально богатым». Он имел в виду, что деньги его не изменили. Он остался тем же, интересовался тем же, а с деньгами просто мог себя в этом не ограничивать. Так, например, он и до того, как разбогател, покупал книги. А теперь покупал их больше – и создал в бывшем двойном гараже и кладовке садовника, по соседству с кабинетом в Часовне, целую личную библиотеку с красивыми шкафами8.
Он и до богатства строил теплицы. Теперь он просто построил теплицу побольше. Да, она гигантская, стоит на бывшем теннисном корте, и ее распирает от растений, потому что там, похоже, способно вырасти все, что угодно, и назвал ее Терри «Парком юрского периода». Но все равно это та же теплица.
Он и до богатства путешествовал на самолетах – по крайней мере, когда требовалось. Теперь он путешествовал в салоне первого класса, обычно приговаривая перед тем, как при посадке повернуть налево: «А вот Нил Гейман сейчас повернул бы направо».
Он и до богатства – задолго, задолго до богатства – любовался звездами. Теперь он любовался ими не через дешевый подаренный родителями телескоп, заставлявший луну над Фоти-Грином дрожать, а через четкий Meade LX 200 со встроенной GPS, установленный в обсерватории с медным куполом, специально возведенной напротив Часовни из кирпича, кремня и известковой штукатурки9. Терри хотел назвать ее Мемориальной обсерваторией имени Патрика Мура, и Патрик Мур, на тот момент живой и здоровый, дал свое разрешение в комплекте с росписью, которую мы хотели выгравировать на медной табличке. Увы, этого Терри так и не успел сделать.
Как Терри получил разрешение Патрика Мура? Он стал частым гостем субботних сеансов наблюдения за звездами в Фартингсе – особняке Мура в Селси в Западном Сассексе. Терри обожал Мура – очевидно, как из-за его участия в передаче «Небо ночью» (The Sky at Night), так и из-за того, что он был полиматом и бездонным кладезем мудрости, при этом даже отдаленно не забронзовевшим. Терри не испытывал особого почтения к знаменитостям. Однажды в Дублине я имел честь представить его Боно из U2, пояснив, что Боно принадлежит отель, где мы находимся. «О, отлично, – сказал ему Терри. – Можно мне молочный коктейль?» И, надо отметить, он его получил. Но Патрик Мур – дело другое. В первый раз, когда мы приехали в Фартингс, Терри в полном благоговении опустился на колени перед его инвалидной коляской10.
Фартингс