случайность взгляда. Отсутствие претензий быть классиком и неожиданную ясность, по совершенно случайной, но высвечивающей тенденции, частности. Писал бегло, точно, с виду случайно, пунктирными вспышками, ненавязчиво, ярко и понятно. Это был посев метафор, где слову возвращалась первичная неожиданность и протертость смысла.
Такой невостребованный генеральный штаб мысли, не на случай войны, а для возможного мира.
Он представлялся мне (без пафоса) душевным, а не духовным и не только интеллектуальным праведником.
Его взвешенная мысль, где ничего лишнего, без заметных усилий, где сама интонация, как шелковая нить, выходила естественно и наматывалась на рядом оказавшуюся бобину.
Мне казалось, что при всём уме, кругозоре, ясном видении он был и немного чужой, рядом, но не внутри складывающихся конфигураций и сообществ. “Рядом, но вне”, с “другими, но сам по себе”.
Точная, естественная дружественность, доброжелательная улыбка, ожидание чего-то – не то чтобы лучшего, но цельного, как будто он был создан, чтобы склеивать невидимым клеем, создавать ценности из воздуха и одухотворять простые вещи, отношения. Человек энциклопедически музейный, он был в культуре как рыба, которую пускают в пруд для его очищения.
Мне кажется, что в жизни есть такие люди – они как статуи среди зелени в твоем личном саду. Неожиданные, всегда на месте. Не прячутся, но и не выглядывают нарочно. Скромно и с достоинством стоят за кустами, среди деревьев, – как нечто плотное, среди тишины, ветра и твоих бегущих куда-то мыслей. Посланцы другого, несуетного времени.
Он, на расстоянии, служил для меня камертоном удивительного такта.
Незаметным, как человек лучшего будущего.
Именно такие люди создают эпоху, по крайней мере – лучшую ее часть.
Дамир Бахтиев
Deus ex Facebook
Хорошо помню этот момент: я уже месяц лежал в больнице в стерильном боксе, когда дзынькнул вотсап: “Тимофеевский умер”. Я подскочил. Медсестра за стеклом обернулась.
“Умер на диване – пришли звать чай пить, а его уже нет”.
Я так и сидел на кровати. Весь тот день и после был эхом этого сообщения.
Почему? Мы не были друзьями. Мы были только знакомы. Но и за это “только” я благодарен. Он повлиял на меня, возможно, даже больше, чем я думаю.
Я узнал о нем довольно поздно. Тимофеевский? А кто он? Никто не мог объяснить сразу.
Кажется, это было во времена второй, интернетной, “Русской жизни”, куда кроме него писали Ипполитов, Толстая, Долецкая. В этом издании, где он был редактором, была какая-то внутренняя роскошь необязательности, прихоть композиции и герметичность.
Для меня он никогда не был Шурой, но Александром Тимофеевским, о котором даже те, кто знал его давно, всегда говорили серьезно, пересказывали его шутки и апеллировали к его последнему посту в ФБ. И начав его читать, я понял, почему. Никто не писал с таким волшебным масштабом, легкостью и юмором на самые сложные темы. Тут были не только смелость, свободная голова и широкий размах, но и какая-то скрытая высокая доброта и тайное милосердие. Не истерический, не брюзжащий, не желающий ничего доказать, а бескрайне масштабный, вертикальный, со своей личной музыкой, тихий и остроумный.
Как был в театре Deus ex machina – “бог из машины”, разрешающий любую авторскую коллизию и перипетию, – так он был богом из фейсбука, всё объясняющим и со всем примиряющим. Его постов на актуальные темы ждали. Его оценки были важны. Он был как бы всеобщим навигатором по хаосу мироздания, неразрешимым вопросам бытия и морали. Его посты закрывали тему. Больше сказать по делу было нечего.
И если такому богу надо было бы подобрать физический образ, это была бы линза. Линза, вбирающая весь белый свет и выдающая точный и тонкий луч. И луч этот писал небольшие тексты в фейсбуке. При этом голос в них был тих, прост и всем понятен, не умничал и не снисходил. Это было невероятно.
Бескрайнее знание всех областей культуры – от истории мебели до истории оперы, и последнее чиновничье фо па, и старый анекдот, и новый остроумный мат, – всё могло органично слиться в словесную виньетку, свежую, содержательную и изящную.
В эпизоде фильма “Мания Жизели” он был Дягилевым, но в жизни он был, скорее, нашим русским Оскаром Уайльдом, афоризмов и парадоксов другом, блистающим, ироничным, но уставшим.
Мы встречались на мероприятиях и днях рождения общих друзей, где он никогда не царил, а неизменно где-то в стороне вел с кем-нибудь тихую беседу. Его тосты были умными, смешными и краткими.
Однажды мне довелось быть у него в гостях. Это была даже не квартира, а какое-то ни на что не похожее пространство. Панели насыщенного зеленого и красного цвета (“вся мировая живопись – борьба красного с зеленым”, вспомнилось спорное из образования), всюду девятнадцативековые (кажется) светильники, на стенах – картины Николы. За окном – церковь, так близко, что казалось – открой ставню и дотянешься до колокола. В “гостиной” росло большое дерево с гигантскими листьями. Мы сидели под этим деревом за старинным круглым столом и пили крепчайший чай. На подрамнике стоял большой каменный медальон с античным сюжетом, “привезли из Рима”. Вокруг стола ходил огромный мастиф Тит. Было неясно, где и в каком времени мы сейчас. Возможно, не хватало шума волн с перехлестом.
Тогда вышли “Кококо” и “Последняя сказка Риты”, мы обсуждали Смирнову и Литвинову, всякие пустяки. Он подробно расспрашивал о моих работах. Интерес его был искренним, но будто отстраненным. Сквозь линзу. Смотрел он будто уже не отсюда, хотя был весь здесь и очень интересовался подробностями режиссерского образования.
Позже вышли две его книги – “Весна Средневековья” и “Книжка-подушка”, и факт этот – почти чудо, содержание – драгоценность. Сборники его текстов разных лет, инициированные и собранные журналом “Сеанс”, включая его киноведческие обзоры и посты из фейсбука, – и это чистая роскошь. Их хорошо открывать наугад, проваливаться, смеяться. Они всегда выведут тебя к чему-то еще. Я дарил их близким друзьям.
Что осталось от такого нашего “только” знакомства? Несколько воспоминаний, скудная переписка, приглашение в гости “наверное, уже после НГ”, две подписанные книги. Но и в них есть то легкое дыхание и воздушная громада, свет той линзы. Это немало.
Дописываю этот текст (опять в больнице) из наброска, который сделал в день его смерти, – и никак он не складывается. Не рождают гармонию – окружающие хаос, мрак и карнавал, сплавляющиеся в тяжелую и странную драматургию теперешней жизни.
Мне очень нужен бог из фейсбука.
Особенно сейчас.
Алла Боссарт
Александр Тимофеевский как шедевр барокко
В эту ночь, как в фильме “Газонокосильщик”, вдруг грянули все телефоны. И