тоже не печатаю.
— Если ты пожалела для матери денег, так и скажи! — повысила голос женщина. — Я тебя вырастила, воспитала! Всё, что у тебя сейчас есть, — это моя заслуга!
Марина, взявшись рукой за грудь, опустилась на стул. Диме показалось, что она еще сильней побледнела, а губы даже сквозь слой помады, отдавали серым оттенком.
— Для тебя мне денег не жалко, ты же знаешь. И не дави на жалость, — произнесла она устало и опять полезла в сумку.
Дима подошел к ней и только хотел спросить, не плохо ли ей, как вдруг девушка вскинула на мать встревоженный и злобный взгляд.
— Это не тебе деньги нужны, а ему! Ведь так? — выдавила она из себя, вперив в лицо матери тяжелый взгляд.
У той забегали глаза, и она что-то замямлила в ответ. Маришка вдруг побагровела и заорала, бросаясь в квартиру:
— Где этот козел? Где он? — орала она, открывая двери. Дима с недоумением смотрел на нее и не узнавал. Он первый раз слышал, чтоб она кричала, да еще и вот так выходила из себя. Мать бегала за ней и что-то бормотала.
— Он же твой отец. Он пришел и не выгонять же… Марточка, его здесь нет. Успокойся, тебе же нельзя волноваться.
Марина вдруг повернулась к ней, и та даже отступила назад под взглядом дочери.
— Папа уже двадцать лет, как умер, — с тихим шипением растревоженной змеи прошептала она, прижимая посиневшие руки к груди.
Диме надоел весь этот сыр-бор. Он подскочил к Марине и стал тащить ее к выходу, но девушка упрямилась и не слушала его.
— А то, что мне нельзя волноваться, ты должна была вспомнить, когда звонила мне, чтобы попросить денег для этого козла! У меня! Для этого урода! — прокричала она и вдруг стала оседать на пол.
— Марина! — заорал Дмитрий, подхватывая ее.
Мать плакала и теребила руку дочери, которую та пыталась выдернуть.
— Глупо-то как! Из-за этого козла умереть, — сипела девушка, безвольно повисая на руках парня. — Акчинский, Акчинский!
Дима подхватил ее на руки и, уложив на диван, начал названивать Акчинскому, даже не зная, кто он такой. Мать Марины плакала рядом, но Дима, глядя на нее, почему-то не верил слезам. Была какая-то театральность в том, как женщина заламывала руки и причитала. Не крестилась только. Может, гнева Бога боялась за неискренность.
Наконец, сняли трубку. Усталый мужской голос коротко сказал:
— Слушаю, — будто привык, что ему вот так звонят.
— Андрей Ильич?
— Да.
— Вы меня не знаете. Я звоню… В общем, Марине плохо стало, она сказала вам звонить.
У доктора тут же сменился тон.
— Какая Марина? Говорите толком!
— Бог мой! Она сознание потеряла! — заорал Дмитрий, испугавшись не на шутку. — Черт возьми! Марина! Стародубова! Высокая, зеленоглазая, рыжая!
— Господи боже! Где вы?
Дима назвал адрес.
— Пока я доеду, она умрет! Срочно в машину и везите в кардиоцентр на Слободской! Знаете, где?
— Знаю!
— Жду! — рявкнула трубка, и в ухо понеслись гудки.
Дима подхватил бесчувственную девушку и под причитания матери выбежал из квартиры.
— Дмитрий! Подождите меня внизу! Я сейчас оденусь и поеду с вами! — крикнула мать Марины.
Конечно, он ждать не стал. Рванул с места так, что казалось, загорелась резина, всю дорогу летел как ненормальный, подрезая и обгоняя под возмущенный вой клаксонов. На крыльце больницы уже стояли люди с носилками. Едва, повизгивая тормозами, «Тойота» влетела во двор и замерла, как послушная лошадь, которую ни с того ни с сего осадили, к ней тут же подбежали врачи. С рук на руки он передал Марину Акчинскому. Побежал, было, следом, но дальше приемного покоя его не пустили.
Глава 9.
Потянулись томительные минуты ожидания. Он измерил длину и ширину коридора, посчитал, сколько мраморных клеток покрывает пол, а на душе становилось всё тоскливее и тоскливее. Маришка, его Маришка, сильная. Она справится. Еще немного — и к нему выйдут и скажут, что всё хорошо. Обошлось. И он успокоится, и сердце перестанет так болеть и переживать.
Будто услышав его мольбу, двери в отделение кардиологии открылись, и вышел Акчинский. Только сейчас парень смог его рассмотреть. Андрей Ильич был пятидесятилетним мужчиной, с посеребренной бородой и глазами доброй собаки. Он внимательно посмотрел на парня — видимо, тоже приглядываясь, — стянул с головы колпак, и Дмитрий во второй раз в жизни почувствовал, как по спине заструился холодный пот. Стало нечем дышать, а доктор тяжело опустился на лавочку и стал что-то искать по карманам.
— Черт! Что же ее потащило опять туда? Сколько раз говорил: нечего там делать! Так нет ведь! И ведь всякий раз ей через себя приходится переступать. Один черт едет. Будто что-то новое хочет услышать. А ты чего соскочил-то? Сигареты случайно нет?
Дима закивал, а выговорить не мог и слова. Доктор опять глянул на него.
— Слышь, а может, тебе тоже того?
— Чего — того?
— Валерьянки или корвалола, или чего-нибудь покрепче?
Парень закивал, всё так же не понимая ничего. Андрей Ильич поднялся и тяжело пошел к двери. Дима всё еще стоял у кресел в недоумении.
— Парень, — позвал Андрей Ильич, — здесь у меня ничего нет!
В кабинете Акчинский открыл шкафчик и плеснул какой-то коричневой жидкости в стопку.
— Я… не люблю валерьянку, — выдавил из себя Дмитрий, чувствуя, как плохо слушаются челюсти.
— А кто сказал, что это валерьянка? — усмехнулся одними губами Андрей Ильич и протянул стопку.
Парень взял и понюхал: коньяк. И хлебнул одним глотком, ощущая тепло в желудке и горечь во рту.
Акчинский смотрел внимательно на Диму. Этот парень был первым из всех приятелей Марины, с кем ему довелось познакомиться. Стоял, ссутулившись, бледный, взъерошенный, а в руках подрагивала пустая стопка.
— Маринка…
— Нормально, для нее каждая встреча с родительницей — встряска нервной системы, — протянул врач, перекладывая бумаги на столе. — Слушай, сигарет нет? Курить хочется, аж переночевать негде.
Дмитрий, всё так же не выпуская стопку из рук, стал шарить по карманам. Мужчины затянулись и переглянулись вновь.
— С таким пороком сердца